Русское тысячелетие - [4]

Перо Илариона прочерчивает историю Руси одной сплошной линией, языческая старина лучшими своими сторонами крепко врастает в приближающийся век благодати[6]. Время Владимира — не перелом эпох, а их средостение. «Великий каган» представлен наследником своих предков-язычников, за которыми, оказывается, числятся не только мерзости идолослужения, но и немалые исторические заслуги. Не превозносясь, подобно иудеям, над остальными народами («четыре конца земли» не умалены перед Русской землёй, наоборот они достойные свидетели её торжества), предшественники Владимира своими ратными трудами доставили славу отечеству, отстояли честь родной земли. В могуществе Руси, в благородстве русского княжеского рода, в величии деяний предков Иларион видит как бы залог благодатного преображения Русской земли в будущем, её историческую способность стать «новыми мехами» для «нового вина».

Христианский выбор Владимира, в свою очередь, открыл Русской земле дорогу к новым историческим достижениям. Благоверный посев «не иссушен зноем неверия, но с дождём Божия поспешения принёс обильные плоды». По тому, с какой нескрываемой гордостью Иларион говорит о своём времени, видно, что русские люди переживали тогда редкий и счастливый исторический момент, когда современность кажется венцом всего предыдущего развития. Наследство Владимира находится в надёжных руках: «Добрый и верный свидетель — сын твой Георгий (Ярослав Мудрый. — С. Ц,), которого Господь создал преемником твоему владычеству». Ярослав не просто преемник и хранитель благоверия («не нарушает твои уставы, но утверждает»), он — исторический завершитель дела Владимира, «не на словах, но (на деле) доводящий до конца, что тобою неокончено, как Соломон (дела) Давида».

Упоминанием библейских царей Иларион вводит в «Слово» центральную тему своего времени — тему Храма и Града, которая звучит апофеозом всего произведения. Обращаясь к Владимиру, Иларион славит его сына Ярослава-Георгия, который «создал Дом Божий, великий, святой Премудрости (Его) на святость и освящение града твоего и украсил его всякой красотой: златом и серебром, и каменьями дорогими, и сосудами священными — такую церковь дивную и славную среди всех соседних народов, что другой (такой) же не отыщется во всей полунощи земной, от востока до запада. И славный град твой Киев величием, как венцом, окружил, вручил людей твоих и град скорой на помощь христианам Всеславной Святой Богородице. Ей же и церковь на Великих вратах создал во имя первого Господнего праздника, святого Благовещения. И если посылает архангел приветствие Деве, (то) и граду сему будет. Как Ей: Радуйся, обрадованная. Господь с Тобою! — так и ему: Радуйся, благоверный град. Господь с тобою!»

Страницы «Слова», посвящённые истории и современности русского христианства, мощно утверждают идею независимости Русской Церкви, её право на самостоятельное бытие. Иларион умалчивает о какой бы то ни было миссионерском участии Византии в крещении Руси. Владимир только слышал «о благоверной земле Греческой, христолюбивой и крепкой верою», но обращение князя в христианство произошло по его собственному почину и по внушению свыше. О единстве восточно-христианского мира под властью Константинопольской патриархии Иларион словно бы и не знает. Русская Церковь предстоит у него перед Богом без всяких посредников и совершенно не нуждается в них.

«Слово о законе и благодати», по собственному замечанию его автора, было адресовано не к «неведущим», но к «преизлиха насытившимся сладости книжной». Другими словами, Иларион удовлетворял интеллектуальные запросы немногих лиц — даже не всего княжьего двора, а только самого Ярослава и состоявшего при нём избранного кружка образованных книжников. Тем не менее, Иларионово «Слово» нельзя ограничить ни рамками «элитарной литературы», ни вообще «литературы». В известном смысле оно было явлением государственного порядка.

Историософские воззрения Илариона, по справедливости, можно считать первой в истории отечественной мысли «русской идеей», содержавшей в себе доктрину национальной независимости и исторического оптимизма. Обращаясь к прошлому, «Слово» имело в виду живую современность, провозглашало неотъемлемое право Руси и Русской Церкви на самостоятельное историческое бытие. И в этом голос Илариона был настолько созвучен общей тональности Ярославова княжения, что сегодня «Слово» кажется чуть ли не программой деятельности «самовластца», который, продолжая дело своего великого отца, положил жизнь на укрепление государственного, церковного и духовного суверенитета Русской земли.

Русская княжна на имперском троне, или Замужем за сатанистом

Княжна Евпраксия Всеволодовна — наверное, самая трагическая женская фигура древнерусской истории. Однако наших летописцев её судьба совершенно не заинтересовала.

Дочь от второго брака князя Всеволода Ярославича, с полоцкой княжной Анной, Евпраксия росла в Киеве, пока в 1083 году из Германии на Русь не явилось свадебное посольство от саксонского дома Штаденов. Отец Евпраксии, заинтересованный в родстве со знатным германским семейством, дал согласие. По тогдашнему обычаю, её рано выдали замуж: в 12 лет. Девочка была отправлена в Саксонию в жёны к немолодому Генриху Штаденскому вместе с «несметным богатством, нагруженным на верблюжий караван».