Русское - [19]

И тут лицо Кия исказилось. Он рванулся, пытаясь хоть глянуть на нее из-за руки скифа, намертво, неослабевающей хваткой прижимающего его к коню.

– Мама!

Она задрожала всем телом, исступленно желая броситься вслед за всадниками. Но ясно было: поддайся она своему порыву – и ляжет мертвой под мечом скифа. Лишь неподвижность и молчание были ей защитой.

– Мама! – еще отчаяннее крикнул мальчик.

Теперь их разделяли уже тридцать шагов.

Она не двигалась с места. Алан и скиф медленно повернули коней в густую высокую траву, на восток. Семьдесят шагов. Сто. Она глядела на его маленькое круглое личико с расширенными от ужаса глазами, на темного коня, что навсегда уносил от нее Кийчика.

– Мама!

Она неотрывно смотрела на него. Вот уже почти скрылась его фигурка в высоких зарослях ковыля.

Теперь за всадниками покатились кибитки, потянулись верховые кочевники. Они и взгляда не бросили на мать, стоящую неподвижно и смотрящую им вслед.

А та мысленно молилась – с того самого мгновения, как впервые увидела их; и хотя все молитвы ее оказались тщетны, она не прекращала молиться. Молилась богу ветра, дующего ей в лицо. Молилась богу грома и молнии, богу солнца, терзающего их обоих палящими лучами. Молилась матери сырой земле, повсюду, куда бы они ни пошли, лежащей у них под ногами. Всем богам молилась она, которых только знала. Но пустые голубые небеса взирали на нее сверху равнодушно, никакого дара ей не обещая. Небеса сияли тем же безжалостным, металлическим блеском, как глаза всадника.

Повозки исчезли в колышущихся травах. Пыль улеглась. Голубое небо медленно удалялось от нее. И тогда она, все еще не прекращая молитвы, безмолвно склонила голову, признавая волю судьбы и смиряясь с нею.

Въезжая на небольшой холмик и оглянувшись, алан увидел крохотную фигурку вдали, по-прежнему не сходящую с места и глядящую им вслед.

И тут он почувствовал к ней жалость, ведь не прошло и года, как и он лишился единственного сына.

Когда скиф услышал, о чем просит его побратим, глаза его сверкнули.

– Дважды сегодня, брат мой, – промолвил он, – ты сказал мне: «Не проси», когда я хотел напасть на деревню. Но чтобы ты уверился в моей любви к тебе, проси что хочешь, и я отдам тебе желаемое. Ведь разве мы вместе не опустили острия наших мечей в кубок, полный крови? Разве не поклялся я ветром и клинком, что разделю судьбу твою в жизни и в смерти? – Легким движением он, подняв мальчика с холки своего коня, передал его алану. – Он твой.

Потом он стал ждать.

Если бы это не нанесло ущерба его чести, алан, может быть, и вздохнул бы. Но вместо этого, едва заметно улыбнувшись, он произнес:

– Мой верный брат, ты совершил вместе со мной это дальнее странствие, дабы почтить память моего деда, и делал все, что я просил, не только сегодня, но и много, много раз. И ни разу ничего не просил взамен. А посему я молю тебя: попроси у меня любой дар, дабы я мог доказать тебе свою любовь.

Он знал, что обязан преподнести названому брату дар, и знал, какой дар тот назовет.

– Брат мой, – торжественно ответствовал скиф, – я прошу у тебя Траяна.

– Тогда он твой.

Произнести эти слова было невыносимо трудно. Но, даже страдая, он испытывал прилив гордости, ибо отдать столь прекрасного коня было воистину деянием благородного человека.

– Последний раз проскачу на нем! – весело воскликнул алан.

Не ожидая ответа, алан повернул Траяна и, направляя одним легким прикосновением, пустил его вскачь по степи, без усилий удерживая перед собой ребенка.

Маленький Кий изумленно оглядывался, инстинктивно цепляясь за гриву великолепного коня, и тут алан сказал ему на славянском языке: «Ну вот, малыш, ты идешь к себе в деревню, но всю свою жизнь будешь помнить о том, как летел верхом на Траяне, благороднейшем из всех скакунов сияющих аланов».

Мальчик и не подозревал, что на глазах у алана выступили слезы. Он испытывал лишь радостное возбуждение и восторг, каких никогда не знал прежде.

Так и случилось, и Лебедь, в отчаянии глядящая в пустоту, внезапно увидела, как к ней, словно бог ветра, летит Траян, едва касаясь земли. Почти небрежно, не говоря ни слова, алан опустил ребенка к ее ногам и ускакал, растворившись в степной мерцающей дымке.

Не веря себе, она схватила мальчика, а тот прижался к ней.

Она почти не заметила, как спустя мгновение он резко дернулся у нее в объятиях и, указывая на удаляющегося всадника, крикнул: «Я хочу к нему!»

Прижав ребенка к груди, чтобы его не отняли у нее опять, она поспешила назад в лес.

Лебедь не сразу вернулась в деревню. Вместо этого она нашла тихое местечко у реки. Рядом рос священный дуб, которому она вознесла благодарственные молитвы, а потом, ей так хотелось побыть наедине со своим сыном, и она села в тени и смотрела, как он играет у воды, а затем, утомившись, уснула.

Из лесу они вышли только вечером. Большое ячменное поле было убрано. Как два маленьких облачка, медленно плывущих по бескрайнему простору неба, двинулись они по широкому безлюдному полю.

Урожай собрали. Лишь в одном углу поля, по обычаю, оставили ячменный сноп – в дар Велесу, богу скота и прибытка. В дальнем конце поля стайка маленьких девочек играла в ладушки, стоя кружком и смеясь, а когда они вошли в деревню, гуси, пасущиеся возле изб, приветствовали их своим обычным гоготом.