Русское лихолетье. История проигравших. Воспоминания русских эмигрантов времен революции 1917 года и Гражданской войны - [20]

Вы говорили, что ваши сестры были левые. Они спорили с отцом?

Левые, да очень. Я боюсь ошибиться, они все придерживались очень передовых реформ. Говорили, что народ бедствует, что надо отдать все народу, что мы пользуемся лишним. Отец говорил, что, отдав бестолково, ничего не получишь хорошего. Говорил, что надо предоставить возможность давать народу землю, давать землю необработанную.

Что вы помните о смерти отца?

Мы были в деревне, когда нам передали что отец ранен. Мы сразу поехали в Киев, но в живых его уже не застали. Все военные полки послали своих представителей. Когда его выносили, все знамена опускались. Хорошо помню, что какой-то мужик, наверное, старообрядец, хотел сказать слово, но его оттолкнули жандармы. Когда мы приехали из Лавры в Киев, там уже собирали средства на памятник. Я очень хорошо помню, что государь не приехал на похороны моего отца, и его очень за это критиковали. Когда убили моего отца, в ложе были две великие княжны, государь и наследник престола. Татьяна Николаевна писала императрице, что она не спала из-за этого ночь. На что в ответ она получила от императрицы, что это все вздор, как можно из-за этого ночь не спать.

У вас остались воспоминания о друзьях отца?

Александр Васильевич Кривошеин, которого отец считал своим преемником. Кривошеин был родом из очень простой семьи. Его жена часто спрашивала у нашей матери как воспитывать детей, как звать англичан. Об этом я помню. Мой отец говорил, что это никакой роли не играет, что Кривошеин невероятно умный человек. Я с ними разговаривала уже гораздо позже, когда стала взрослой. Когда у отца были серьезные разговоры, нас не пускали. Помню, когда я училась, то вставала в 6 утра. Так вот в это время мой отец только шел спать и вставал в 9 утра.

В вашем доме бывали лица из великого двора?

Великие князья – конечно, особенно когда мы были в Зимнем дворце. Они играли. Александр Николаевич за стол садился. Потом мы в церкви их постоянно видели. Константин Константинович приходил. Они общались с нами как с детьми. Они проходили через нашу сторону, останавливались, играли, шли к моей раненой сестре.

Кто вам больше всего запомнился? Кто был самым милым, приятным?

Константин Константинович, который сидел под столом и хватал нас за ноги. Я помню великих княжон, но это уже когда моих сестер сделали фрейлинами, и они должны были представляться императрице. Императрица благословила одну из моих сестер. Моя мать тогда сказала: «Может, тебе это принесет несчастье, потому что все, что она трогает, приносит несчастье».

Я помню императрицу очень хорошо. Она стеснялась и мало говорила, бедная. Государь был проще. Он был прост в обращении, но никогда не пускал к себе слишком близко с открытой душой. Я подслушала разговор, что мой отец просил государя подписать бумагу о какой-то реформе, а государь говорил: «Посмотрите за окно, как мило играет Алексей Николаевич». Когда государь дал конституцию, то отец пришел поздравить его, на что государь привстал и сказал, что это вынужденная мера, он не хотел ее давать. Мой отец любил государя и переживал за его слабость. Отец искал крепких людей. Он нашел крепкого человека в Кривошеине.

Тот человек, который убил отца – нам говорили, что это Богров. Про него отец сказал: «В его глазах, когда он в меня стрелял, я видел, что он искренне хочет счастья народа, а вовсе не убивать». А оказалось, что этот человек был всегда предателем, он предал и левых и правых.

Вы говорили, что после революции, вы познакомились с другом Богрова.

Черкасский его фамилия. Его брат был издателем газеты «Копейка». Сам он был комиссаром в деревни Подольской губернии. Они учились вместе с Богровым в гимназии. Черкасский говорил, что Богров был всегда человеком неверным и всегда выдавал всех. Левые считали его предателем, так как он служил в охране. (Дмитрий Григорьевич Богров (29 января [10 февраля] 1887 – 12 [25] сентября 1911, Киев) – российский анархист еврейского происхождения, секретный осведомитель охранного отделения (агентурный псевдоним Аленский), в 1911 году убивший П. А. Столыпина. – прим. ред.)

Какие у вас лично остались воспоминания о Февральской революции?

Первое воспоминание о Февральской революции: как магазины стали вдруг пустыми, в один день пропали все продукты. Остались одни огурцы. Потом начались митинги, там выступали люди, которые были одеты рабочими, говорили о том, что Керенский никуда не годится и надо передать власть Совету рабочих и крестьянских депутатов, а те заключат мир, накормят народ и отдадут ему землю. Когда я говорила с этими агитаторами, они никогда по делу не отвечали, только перекрикивали оппонентов. Вообще была ужасная кутерьма, все кричали друг на друга. Мне было тогда 19 лет. Мой двоюродный брат видел, как приезжал Ленин, и сказал мне, что Ленин устроился в доме Кшесинской, и я бросилась его слушать. Я его помню, он был небольшого роста, в пальто, без шляпы, гулял взад-вперед по балкону, говорил отрывисто, коротко, довольно неясно и недостаточно громко. Никто не аплодировал, но как только закончилась речь, появились агитаторы, которые начали пояснять и комментировать то, что он говорил. Никто ему не оппонировал. Мой дядя был членом государственного совета, которого Керенский счел пригодным для временного правительства. Я спросила своего дядю, знает ли он, что происходит на улице. Он ответил: «Мы уже назначили оппонентов Ленину». Я спросила, где они будут выступать, и пошла туда. Они говорили не по существу, говорили так, что их никто не слушал. А люди Ленина были очень хорошо подготовлены и говорили ударные вещи.