Русское движение за тридцать лет (1985-2015) - [6]

Кроме того, настоящее сочинение во многом развивает тему, заявленную мной в книге «Уклоны, загибы и задвиги в Русском движении», вышедшую в 2011 году и посвященную, в основном, критическому анализу некоторых несостоятельных, на мой взгляд, концепций, вызревших в недрах Русского движения[1]. В частности, представленных теоретической программой НОРНА и фундаментальным трудом «Русская доктрина», но не только их. Теоретические ошибки дороже всего обходятся на практике, поэтому их разбор имеет большое и принципиальное значение, на него не жаль времени и сил.

Автор прекрасно сознает возможную недостаточность своего труда, поэтому просит направлять все замечания и добавления, возникшие по ходу чтения, в адрес журнала «Вопросы национализма» или в его личный электронный адрес [e-mail] или почтовый адрес 115142, Москва, а/я № 3. Но добавления, обязательно либо подтвержденные документально, либо заверенные собственным свидетельством очевидца (по желанию респондента его имя может быть указано в соответствующей ссылке). Я искренне надеюсь, что на мой призыв откликнутся многие участники Русского движения, отбросив все личное. Тогда в итоге мы сообща сможем создать первый на свете краткий курс истории Русского движения, столь необходимый нашему народу.

РАЗДЕЛ I. 1985–1995 гг. ПЕРВЫЕ ОБРАЗЦЫ

С чистого листа

Ростки нового национализма в этот период почти не видны. Процесс его зарождения и развития происходил полностью в тени противоборства других концептов.

Из советской жизни на арену политической борьбы во второй половине 1980-х годов вышли две основные силы.

Во-первых: атакующая и побеждающая сила либерально-демократического западнического настроя, представленная интеллигенцией мегаполисов. Во главе данного течения стояли т. н. «шестидесятники», люди диссидентского закала и околодиссидентского круга, а также «прогрессивно мыслящие» экономисты и технократы. Еврейская составляющая данного сектора была велика и весома, занимала лидирующие позиции и во многом определяла направление борьбы. В национальном вопросе она была крайне активна, лоббируя права меньшинств и свободу въезда-выезда из страны. Представители разнообразных иных нацменьшинств России, вдохновленные отделением советских республик, занимали позиции яро националистические, вплоть до сепаратистских.

Во-вторых — обороняющаяся сила коммунистов, сторонников советского образа жизни, с треском проигравших либералам историческую битву.

Русские же как этнос и как политическая сила в этой битве не участвовали. Они еще были либо национально-индифферентны, либо придерживались абстрактных демократических и гуманистических идей, в «лучших» (т. е. худших) традициях дореволюционной образованной, «интеллигентной» публики, либо были заражены и отравлены кондовым советским интернационализмом, либо поддерживали исторически проигравшую сторону по принципу наименьшего зла. И вообще плохо понимали, что происходит, не осознавали своего тотального национального поражения. У многих русских в умах еще горело трудно сводимое выжженое тавро советского воспитания в духе коммунистического или пролетарского интернационализма.

Вот ярчайший пример. Когда в 1986 году социологи решили выяснить, кто кем себя считает, выявилась вся мера чудовищной денационализации русского народа. Ибо в то время, как, например, 90 % паспортных эстонцев заявили «мы — эстонцы!», 78 % паспортных русских ответили «мы — советские», лишь 15 % осмелились сказать «мы — русские», а остальные вообще не знали, куда приткнуться. Таким было тяжкое психологическое наследие советской власти к 1991 году, которое в течение последующего двадцатилетия пришлось преодолевать русским националистам.

Как третья сила на тот момент русский национализм еще не сложился. Оказавшиеся впервые в «свободном плавании» русские националисты должны были выбирать между двумя главными противоборствующими силами, либо искать что-то свое, новое. Не имея еще сложившейся собственной идеологии, они вынуждены были топтаться в кругу обветшалых идей и выбирать из прошлого, кому что было поближе, лишь бы оно противостояло обрыдлому и обанкротившемуся совковому интернационализму.

Выбор поиска поэтому был ограничен теми тенденциями, которые сформировались в недрах СССР. Общим для них было присутствие диссидентской, антисоветской основы как реакция на диктат интернационала, на политику дерусификации, денационализации, исторического нигилизма. Неудивительно, что антисоветизм преимущественно проявлялся как дублер основных исторических противников советской власти: монархизма и нацизма.

Естественной и органической частью антисоветизма всегда был антисемитизм, который вернее было бы именовать юдофобией — страхом перед евреями, создавшими коммунистическую интернационалистскую доктрину и организовавшими Октябрьскую революцию и последующее убиение исторической России и рождение СССР. Страхом, вполне оправданным исторически, к тому же подкрепленным наблюдениями за крахом СССР и «прорабами перестройки». Юдофобия была и навсегда останется существенной чертой большинства течений русского национализма. Онтологически, так сказать.