Русско-польские отношения и балтийский вопрос в конце XVI — начале XVII в. - [49]
Располагая этой не соответствующей действительности информацией, Лев Сапега, разумеется, должен был сильно опасаться того, что русское правительство может договориться со шведами и, воспользовавшись финансовыми затруднениями регента, купить у него ливонские замки, что привело бы к войне между Россией и Речью Посполитой. Однако боязнь русско-шведского союза не заставила и его пойти на уступки.
Таким образом, ни одна из боровшихся за Прибалтику держав не желала ради союза с Россией поступиться в ее пользу частью прибалтийских территорий. Тем самым политика царя Бориса, основанная на том, чтобы использовать противоречия между Речью Посполитой и Швецией для выгодного России решения балтийского вопроса, зашла в тупик. В таких условиях 20 февраля русское правительство прервало переговоры со шведами, а на следующий день возобновились деловые контакты с послами Речи Посполитой.
Уже на первом заседании стороны достигли принципиальной договоренности о заключении договора о перемирии сроком на 20 лет[449], а 1 марта соглашение о продлении перемирия между государствами на срок от 15 августа 1602 г. до 15 августа 1622 г. (по грегорианскому летосчислению) было уже скреплено крестоцелованием царя[450]. Новый договор без существенных изменений воспроизводил текст московского договора 1591 г.[451] В текст грамоты о перемирии не были включены города шведской Прибалтики. Тем самым соглашения начала 90-х годов, по которым Россия обязывалась в течение «перемирных лет» не вводить войска на территорию шведской Прибалтики, были аннулированы. Это было несомненным успехом русской дипломатии. Для Речи Посполитой в обстановке войны со Швецией договор был также выгоден, поскольку обеспечивал нейтралитет России и укреплял общее международное положение страны.
Следует подчеркнуть то обстоятельство, что если русскому правительству не удалось добиться признания своих прав на шведскую Эстонию, то ведь и права Речи Посполитой на эту территорию не были признаны Россией[452]. Новый договор никак не определял ее правового статуса, и дверь для полюбовного соглашения между Россией и Речью Посполитой относительно этих территорий тем самым оставалась открытой. Таким образом, при известных условиях договор мог стать этапом на пути сближения между Россией и Речью Посполитой.
С этой точки зрения заслуживает известного внимания эпизод, судя по «Дневнику», имевший место при ратификации царем «перемирной» грамоты. Русские представители запросили, имеют ли послы, как они слышали, инструкции для переговоров о браке между королем и дочерью Бориса, и сообщили, что патриарх не будет возражать против такого брака. Сапега, однако, ответил, что подобных полномочий не имеет, и на этом переговоры прекратились[453]. Однако этот эпизод симптоматичен как проявление попыток русской дипломатии нащупать почву для возможного сближения между государствами[454].
Готовность русских подписать соглашение с Речью Посполитой литовский канцлер объяснял тем, что русские остались недовольны переговорами со шведами и решили отказаться от дружбы с ними. Но Лев Сапега, ранее слишком мрачно рассматривавший ситуацию, в данном случае несколько поторопился с выводами, хотя взаимосвязь фактов была им отмечена правильно.
Подписав перемирие с Речью Посполитой, русское правительство сделало большой шаг на пути к определению своей дальнейшей политической линии. Однако окончательного решения еще не было принято. Тот факт, что после подписания договора переговоры со шведами не прервались, а через короткий промежуток времени возобновились, заставляет думать, что, заключая соглашение с Речью Посполитой, русское правительство не отвергало возможности соглашения со Швецией. По-видимому, оно рассчитывало, что предпринятый им шаг может заставить шведских политиков изменить свою позицию: подписав договор, русские дипломаты сделали тем самым серьезное предупреждение шведам, что Россия заключит мир с Речью Посполитой, оставив Швецию одну, если герцог Карл не пойдет на территориальные уступки в пользу России. Они исходили, видимо, из того, что Швеция, как более слабая держава, не захочет потерять возможного союзника.
Следует иметь в виду, что, хотя царь и «целовал крест» на «перемирных» грамотах, соглашение не считалось окончательно утвержденным, пока русские послы не примут соответствующего крестоцелования от польского короля. В случае, если бы удалось добиться соглашения со шведами, эти переговоры могли всегда быть сорваны. Удобным предлогом здесь мог явиться вопрос о царском титуле Бориса Годунова. Послы отказались включить в свою грамоту царский титул без санкции короля Сигизмунда, и этот вопрос должен был обсуждаться, когда русские послы приедут в Речь Посполитую[455]. Так как было ясно, что царского титула поляки и литовцы в данной ситуации не признают, то это обстоятельство всегда можно было использовать для срыва переговоров.
Таким образом, решение вопроса о будущей внешнеполитической ориентации России зависело от исхода русско-шведских переговоров.
Переговоры возобновились 18 марта, и снова их главным содержанием стал вопрос об Эстонии. Шведские послы заявили, что они не уполномочены на какие-либо уступки в Прибалтике, и одновременно попытались увлечь ведшего с ними переговоры Афанасия Власьева перспективой русско-шведского союза против Речи Посполитой, заявляя, что в союзе с герцогом царь может, завоевать всю Литву. Это заявление, однако, не произвело особого впечатления на русских, а так как послы ссылались на невозможность нарушить инструкции, то Власьев предложил им послать к герцогу гонца за дополнительными указаниями, учитывая сложившуюся ситуацию. 20 марта шведы предприняли последнюю попытку снять с повестки дня вопрос об Эстонии: они заявили, что по вопросу об Эстонии какие-либо уступки в будущем невозможны, и потребовали «отпуска». Когда и это требование на русских дипломатов не подействовало и 24 марта послы были приглашены на прощальный прием, они сдали свои позиции и направили гонца к герцогу с информацией о положении дел
