— Яна, о чем ты говоришь?
— И мне тоже надо будет поделиться. Мам, поедешь в Париж? Или в Лондон? Веронику возьмешь с собой. Она заслужила. И опять же яхту надо достраивать…
— Это грязные деньги, — сказала Елизавета Петровна. — Ты не имеешь права их брать.
— А куда их по-твоему мне надо деть?
Обе не заметили, как появилась Соня, видно открыла дверь своим ключом и подивившись необычной тишине, подошла к столу на цыпочках. Подошла и замерла, зачарованно глядя на зеленые бумажки. Первой опомнилась Яна, сгребла доллары в кучу, положила их в бар и заперла на ключ.
— Соня, иди в свою комнату!
— Я-то пойду, — пропела Соня. — А вы дальше будете ругаться?
— Скажи мне, эти деньги прислал тебе отец ребенка? — взмолилась Елизавета Петровна. — Тогда я еще что-то могу понять. В противном случае от них надо избавиться. Если не отдавать в милицию, то можно употребить их на добрые экологические дела.
— Знаешь что, мам, я тебе отдам твою долю и делай с ними что хочешь. Можешь перевести их в детский дом или вложить в коммунальное хозяйство, правительство утверждает, что это очень насущно. Можешь с их помощью латать озоновую дыру, только не забывай, что озону твои купюры, что слону дробина. Можешь бороться с ядерными отходами.
— А можно, баш, выйти на балкон, разжать руки, и полетят наши деньги, как голуби, — протрубила Соня в приоткрытую дверь.
— Сонька, брысь! Собирайся в дорогу. Упаковывай английские учебники.
— Ты мне так и не скажешь, кто отец ребенка? — Елизавета Петровна перешла на шепот, голос ее дрожал.
— Мама, зачем тебе это знать? Его нет в России. Я вообще не знаю, где он находится.
— Тогда скажи, откуда эти деньги?
В дверь опять просунулась улыбающаяся рожица Соньки:
— Давайте будем считать, что отец ребенка — дядя Боря.
— Что ты такое говоришь? Да твоего ли ума это дело? Как тебе не стыдно подслушивать?
— Бабушка, какая ты наивная, неужели ты не понимаешь, что у них роман.
Все, окончен разговор. Яна ушла на кухню. Елизавета Петровна села на диван, поджала губы. В глазах уже закипали слезы. Пусть живут, как хотят. Это поколение не желает слушать старших! Ну и шут с вами.
Она включила телевизор. Там шла старая грузинская комедия. Четверо мужиков — дорожных рабочих-валяли дурака. Они делали это с полной серьезностью и абсолютной уверенностью, что это и есть полезный труд, из-за чего все выглядело особенно смешно. И тут она его узнала: того самого, из римского аэропорта, в стоптанных туфлях из свиной кожи, вспомнила, как он покупал в трех экземплярах песочные часы. На экране он был такой же пузатый коротышка, только молодой и очень обаятельный. Сейчас этот актер стар и богат, тучен и наверное болен, но лицо его сохранило то же самое выражение благодушия и серьезности. Конечно, там есть ирония, и насмешка над собой, но их можно рассмотреть только в сильнейшую лупу. И не рассмотреть даже, а угадать.
Обидные слезы вылились уже совсем по другому поводу. Это были слезы умиления. Круг замкнулся. Римская история кончилась. Иначе зачем он опять появился перед ее глазами — толстый, смешной и мудрый человек?
