Русский штык на чужой войне - [9]
При этом многие русские офицеры за проявленную в боях доблесть и рвение в подготовке казаков также награждались персидскими «позолоченными» и серебряными медалями, а также орденами Льва и Солнца разных степеней, которые носили так же, как российские знаки отличия[59].
Так, 2 ноября 1920 г. шах на сорокалетие дивизии также пожаловал ряд наград. Например, наиболее отличившимся в осенних боях 1920 г. есаулу Кузнецову – орден и ленту Мирпенджа; штабс-капитанам Шафлик-Гротовскому, Зайцеву и поручикам Лилиенталю и Пупойко – по ордену и ленте Сартипа 2-го ранга; врачу Якобсону – орден Льва и Солнца 2 степени[60].
Примечательно, что, согласно персидским порядкам, «русские офицеры-инструктора, после награждения орденом Льва и Солнца 2-й степени и лентой сартипа 2-го ранга были (становились. – Ред.) генерал-майорами, а после награждения орденом Льва и Солнца 1-й степени и лентой мирпенджа были генерал-лейтенантами. Начальник дивизии имел чин сардара – маршала»[61].
Следует особо отметить, что личному составу бригады запрещалось носить орденские ленточки «по иностранному образцу» и разрешалось это делать лишь «по русскому образцу с персидской мотивировкой»[62].
Вооружение
Вооружили персидских казаков русским, немецким, французским, американским и японским оружием. Стрелковое вооружение персидских казаков было преимущественно японским. В первую очередь речь шла о карабинах и пулеметах «Шоша» (в том числе и «ружьях-пулеметах, которых, например, на Тавризский отряд или дивизион насчитывалось три единицы) и «Арисака»[63].
Впрочем, на каждый дивизион приходилось и по 12–14 станковых пулеметов «максим». Например, в Тавризском отряде числилось 13 пулеметов, из которых четыре были немецкими, восемь – русских и один – «морской»[64]. Однако среди пулеметов с конца 1916 г. стали попадаться и американские «кольты».
При этом японские карабины «Арисака» с расширением бригады до дивизии к концу Первой мировой войны стали вытеснять русские трехлинейные винтовки[65].
Артиллерия была представлена французскими полевыми и горными орудиями Шнейдера и Крезо, а также российскими пушками Обуховского завода[66].
Однако в плане холодного оружия чинам бригады позволялась большая вольность. Так, русские инструкторы свидетельствуют, что «Офицеры и казаки (персидские) украшали свои шашки, кинжалы и газыри серебром и даже золотом (сыновья ханов)»[67].
Бытовые особенности
В числе сложностей службы русские инструкторы отмечали, что «с большими трудностями пришлось разрешить квартирный вопрос из-за мусульманских обычаев обитателей, изолирующих своих женщин.
Дома в Ардебиле с плоскими крышами, обнесены стенами высотой приблизительно в 3 метра, с наглухо закрытыми воротами. Снятая мною квартира была примитивна: она имела стены; в середине комнаты, служившей кухней, была яма объемом в кубический метр, а в потолке отверстие. Яма служила печкой, а отверстие в потолке предназначалось для эвакуации дыма. Яма нагревалась дровами или же кизяком.
В ней персы пекли их «лавай» (лепешки). Тяжело было моей жене, привыкшей к зажиточной кубанской жизни, очутиться в первобытных условиях. Пришлось мне в свободное от занятий время обустраивать квартиру: соорудить из кирпича печку для приготовления пищи и даже голландскую – для отопления»[68].
Отношения между русскими инструкторами
Отношения между самими русскими чинами дивизии не всегда были ровными. Так, немало претензий имелось у них к командующему дивизией. Например, ротмистр С. Булацель пишет, что он достаточно странно и «противоречиво» назначал русских инструкторов на должности.
Так, они получали сначала одни назначения и, зачастую не вступив в должность, вскоре перенаправлялись на другие посты. Причем сам С. Булацель пишет, что его отозвали с такого назначения в Урмийский отряд, который он так и не принял и прождал этого назначения с конца июля по начало октября 1919 г., пока полковник Старосельский не «вспомнил» о своем приказе и не назначил его во главе Тегеранского отряда.
В свою очередь, не были ровными отношения и между самими русскими офицерами, а также между ними и персидскими коллегами, о чем свидетельствует уральский войсковой старшина П.А. Фадеев: «Полковник Хабаров встретил меня довольно сухо. Причиной тому, как я узнал позже, было мое вынужденное появление там в форме Уральского войска, с погонами войскового старшины…
Это было большим промахом с моей стороны и нарушением условий службы. Вместо выцветшей добела малиновой фуражки я имел на голове папаху-кубанку. За спешностью отправления на фронт и отсутствием средств я не мог приобрести в Тегеране требуемую форму. Даже поиски погон капитана не увенчались успехом.
Мое равнодушное отношение к «опасному» местонахождению штаба, наличие при мне двух (настоящих) казаков вызвало также у него некоторую неприязнь»[69].
Боевая служба
В конце XIX – начале ХХ веков местных казаков и их русских учителей использовали, главным образом, для подавления внутренних беспорядков. По свидетельству капитана Серафима Калугина, «офицеры-инструкторы принимали участие не только в военных, но также и в политических делах; проводили русское влияние в стране и охраняли русские интересы»
