Русский штрафник вермахта - [20]

Какой бы ни был, выбирать не приходилось. Выбора вообще никакого не было. Приписка в конце повестки не оставляла лазеек для уверток: «Тот, кто нарушит приказ, ссылаясь на работодателя или других гражданских лиц, будет наказан в соответствии с законами военного времени».

Мать тяжело вздохнула и принялась шить походный мешок из прорезиненной ткани с двумя широкими наплечными лямками.

— Отец называл его «мечтой мародера», — сказала она, предъявляя неказистое творение своих рук.

Юрген отбивался от него как мог, но потом не раз мысленно благодарил мать. Его достоинства выявились уже на первом марше, от призывного пункта к вокзалу. Одни обрывали руки чемоданами, другие перекашивались под весом висящих на одном плече торбочек с длинными узкими лямками, лишь Юрген шел, насвистывая, расправив плечи и не чувствуя тяжести за спиной. Впоследствии выяснилось, что регулируемая длина лямок позволяет носить мешок поверх уставного ранца, а еще он оказался неожиданно вместительным, в отличие от чемодана или ранца его можно было набивать и набивать, а он все раздувался и раздувался, вот уж воистину мечта мародера.

Но до этого было далеко, пока же их повезли через всю Германию, все дальше на юг, в сторону Швабских Альп. Юрген никогда не был в горах. Горы были единственным, что ему понравилось в лагере Хойберг.

Это было изолированное от внешнего мира место, вокруг на десяток километров ни хутора, ни деревни. Как бы компенсируя безлюдность окружающей местности, долина была плотно заставлена бараками тысяч на двадцать людей, не меньше. Бараки были обнесены забором из колючей проволоки. Все это очень напоминало концентрационный лагерь. Собственно, в недавнем прошлом это и был концентрационный лагерь. Многие из новобранцев чувствовали себя здесь как дома.

Но, кроме общего местопребывания, ничто больше не объединяло людей, и Юрген так и не смог найти себе компанию. Мешали, конечно, возрастные различия, многие новобранцы вплотную приближались к критическому 45-летнему возрасту, но основные препоны воздвигали идеологические, религиозные, национальные, социальные и прочие различия. Все лагерное общество было разбито на множество замкнутых группок, презрительно относившихся ко всем остальным и подозрительно отвергавших чужаков, даже и не совсем чужих. Как коммунисты — Юргена.

Он ведь, не раздумывая, к ним двинул — свои, рабочие мужики! Но они, едва узнав, что он сидел в тюрьме за хулиганство и мордобой, дали ему от ворот поворот. Хотя тоже хлебали баланду, но — за государственную измену или за подготовку к государственной измене, с гордостью цитировали они свои статьи. Чем тут гордиться, Юрген не понимал, как и того, чем подготовка к государственной измене, проявившаяся в нескольких неосторожных высказываниях, выше его хука справа в голову партийного функционера. А еще Юргену претили разговоры коммунистов о том, как и почему они оказались в армии. Все они были добровольцами, подав соответствующие заявления с отказом от прежних «заблуждений», с утверждениями, что они «перековались» и желают «искупить». Так они поступили по совету Эрнста Тельмана, переданному из концлагеря, и теперь восхищались прозорливостью своего руководителя и потешались над гестапо, которое под наплывом массы заявлений не смогло качественно проверить благонадежность добровольцев. А ведь еще немного — и устрашенное ударами Красной армии гестапо начало бы их сажать в концлагеря. А в армии что им грозит? Скорее всего, работа в тылу, в строительных частях, тут они полностью солидаризовались с матерью Юргена. А если и на фронт пошлют, тоже не беда. «Безусловной предпосылкой для прихода к власти пролетариата является знакомство всех коммунистов с оружием и тактикой ведения войны», — шпарили они по коммунистическому цитатнику. В действующих частях они развернут коммунистическую пропаганду и при первом удобном случае перейдут на сторону Красной армии, чтобы продолжать борьбу за новую свободную Германию. Все это казалось Юргену — он все никак не мог подобрать слова — нечестным, что ли, он бы этим вслух похваляться не стал.

Еще были социал-демократы. Когда-то давно Юрген подслушал слова отца, что социал-демократы хуже фашистов, с тех пор и запало. Хуже или не хуже, но Юргену они были несимпатичны, слишком много о себе воображали и корили других бескультурием, он к ним даже не совался.

Представители различных религиозных конфессий жили своими обособленными мирками, не распространяя христианское милосердие и всепрощение за его пределы.

То же и расово неполноценные, не соответствующие расовым критериям, установленным Нюрнбергскими законами. Руководствуясь непонятным Юргену чутьем, они быстро образовали национальные общины, и теперь чех по бабушке Петер Доберман точил нож на словака по дедушке с материнской линии Йожефа Пинчера.

Большую часть контингента, не меньше трети, составляли уголовники, но общением с ними Юрген наелся до отвала еще в тюрьме. Оставались гомосексуалисты, которых тоже было непропорционально много, каждый пятый. Эти, с одной стороны, кучковались, а с другой — растекались по всему лагерю, проникая во все остальные группы, недаром майор Хофмайстер, комендант лагеря, вторя фюреру, уподоблял их раковой опухоли в здоровом теле немецкой нации. Гомосексуалисты, конечно, приняли бы Юргена с радостью, но он предпочел одиночество.