Русский Рокамболь - [77]

Терентьев всю дорогу, рыдая, проклинал Андрюшку и просил позволить ему убить его.

Павел не отвечал ему ничего, очевидно погруженный в свои тяжелые думы.

Лицо его было бледно, брови нахмурены.

Теперь он был так похож на своего двойника, что самый опытный физиономист затруднился бы отличить одного от другого…

Ужасный час уже истек.

Настороженный сидел Андрюшка в своей последней квартире, которая обстановкой теперь напоминала ему времена жизни у сапожника.

Он не зажег огня и, облокотившись на подоконник, не сводил глаз с жерла грязных ворот, из которых должна была прийти она.

В душе его росло какое-то тяжелое и грозное предчувствие.

Несмотря на то что ничего особенного, кроме пропажи двух квартир и безденежья, которое легко могло быть пополнено, не случилось, в душе своей он уже не чувствовал прежней жажды жить, а вместе с этим и прежней энергии.

Минуты шли, и предчувствие возросло до ужаса.

Да и немудрено. Теперь на карту была поставлена не его собственная безопасность, не собственная жизнь, а той, которая была в миллион раз дороже всего этого.

В любви Андрюшки к Терентьевой было что-то такое, что он и сам не мог определить словами.

Когда он бывал с нею, в душе его затихала злоба и путь преступлений не казался уже таким заманчивым.

Он шел по нему только потому, что другого пути ему не было.

Андрюшка начал слабеть под влиянием ее очарования и не жалел об этом.

Теперь, по прошествии часа после условленного срока, с ужасом глядя в окно, он проклинал и деньги, и свой совет, холодея при одной мысли, что, быть может, погубил любимую женщину. Прошло еще несколько минут, и ужас охватил его со всей своей силой.

Он распахнул окно и хотел освежить пылающую голову, и вдруг… Что это такое?! Во двор вошла толпа людей. Они идут прямо к его квартире, а впереди… кровь застыла в его жилах, впереди шел Павел рядом с Терентьевым…

Бледные лучи месяца падали на лицо старика, оттеняли его горбатый нос и серебрились в белой бороде. Андрюшка хотел отскочить от окна, но не мог двинуть ни одним мускулом.

Так бывает во сне, когда видишь чудовищный кошмар.

Вот все вошли в тень, отбрасываемую стеной, и скрылись в подъезде.

Один скачок из окна — и он свободен.

«Но что с ней?» — мелькнуло у него в голове, и совершенно нечаянно он задел ставень рукой.

Стекло звякнуло, и взоры тех, которые еще не успели войти в подъезд, устремились на него. Толпа как бы оцепенела. Он, тоже оцепенев, глядел на нее.

Но вот раздался шум, несколько человек отделились, кто-то бросился к окну, и одновременно с треском вылетела входная дверь. Андрюшка отскочил в угол и инстинктивно, по старой привычке, опустил руку в карман, где лежал револьвер.

В голове его вертелся вопрос: «Если эти люди здесь, то где же она? Что с ней?!»

Больше ни о чем он не думал.

И Павел, с револьвером в руке, первый вошедший в комнату, где он прижался к углу, и Терентьев, что-то кричащий толпе, — все было так нелепо, почти смешно.

«Где она? Что с нею?» — задавал он себе вопрос.

И вдруг он услыхал слова неистовствующего старика:

— Ага!.. Негодяй, убийца… Ты научил ее обокрасть меня… и довел до сумасшествия… Она сошла с ума, злодей! Знай это… Вяжите его!.. Дайте мне пистолет!..

Дальше Андрюшка не хотел ничего ни видеть, ни слышать… Он все понял: она не сумела украсть и лишилась рассудка. Он улыбнулся, поднес дуло к виску, выстрелил и как сноп упал около печки.

При трупе Андрюшки найдены были очень интересные бумаги.

Из содержания их выяснилось в полной подробности его главенство над составляющейся шайкой, а также место сборищ и имена соучастников.

Кроме этого, найдена была целая пачка печатных циркуляров, заключавших в себе требование денег, сопровождающееся угрозами.

Разгром

Ровно в полночь в портерную близ «Паутинника» вошел человек в грязном и оборванном платье мастерового. Он был слегка пьян.

Грузно опустившись на стул, он потребовал кружку пива и юмористический журнал.

Это был не кто иной, как Кустарников.

Его задачею теперь было захватить сборище «Паутинника» в полном его составе.

Все было тщательно подготовлено, и агенты размещены были в соседних домах и торговых заведениях.

Из совершенно черного неба накрапывал мелкий дождь.

Иногда брызги его подхватывал порыв ветра и с силою бросал в лицо прохожих, в окна и стекла фонарей, пламя которых вздрагивало, как в лихорадке.

В «Паутиннике» было темно, только из щели комнаты Калиныча прорывалась тонкая полоска света.

Там за столом, уставленным самоваром, кофейником и чашками, восседал он, супруга его и Лепешкин.

Толстая женщина, по обыкновению, с идиотской методичностью прихлебывала дымящуюся черную влагу, непостижимо ловко держа полное блюдечко неуклюжими мясистыми пальцами.

Лепешкин и Калиныч беседовали.

— Да, его дела, кажется, пошатнулись, — говорил первый, очевидно продолжая давно начатый разговор. — Вчера я оставил его ожидающим свою дульцинею, которая должна была ему принести деньги… Не знаю, принесла ли… Но если не принесла, то дело плохо. У него нет ни гроша. А на сегодняшнем собрании надо раздавать жалованье…

— Извернется как-нибудь, — флегматически отвечал Калиныч, — этот малый не такой, чтобы не извернуться, я уж его порядочно давно знаю…