Русский рассказ - [2]

Раз в месяц, но всегда в разное время приезжал инспектор, чтобы проверить мою записную книгу, забрать выручку и — этого, правда, уже давно не было — выплатить мне жалование. О его приезде мне всегда накануне сообщали люди, высадившие его на предыдущей станции. Эти извещения они считали великой милостью, которую они только могли мне оказать, хотя у меня и так все всегда было в порядке. Впрочем, это не составляло ни малейшего труда. Но и инспектор каждый раз заходил на станцию с такой миной, будто в этот раз ему непременно придется изобличить мою безалаберность. Дверь избы он всегда открывал коленом и при этом уставлялся на меня. Стоило ему открыть мою книгу, как он находил ошибку. Требовалось еще много времени, пока мне удавалось с помощью повторного расчета у него на глазах доказать ему, что не я, а он сам ошибся. Он постоянно был недоволен выручкой, затем он громко хлопал по книге и снова пристально смотрел на меня. «Нам придется закрыть дорогу», — говорил он каждый раз. — «К этому все и идет», обыкновенно отвечал я.

По завершении ревизии наши отношения менялись. У меня всегда была подготовлена на такой случай водка и какой-нибудь деликатес. Мы пили за здоровье друг друга, он пел довольно сносным голосом, но всегда только две песни, одна была грустной и начиналась так: «Куда идешь ты, малое дитя, по лесу?», а вторая — веселой и начиналась так: «Веселые ребята, я к ним принадлежу!» В зависимости от настроения, в которое у меня получалось его ввести, он выплачивал мне часть жалования. Но я наблюдал за ним намеренно только в начале таких встреч, потом мы и вовсе сходились, бесстыдно ругали руководство, он шептал мне на ухо тайные обещания о повышении, которое он для меня выхлопочет, и наконец мы оба падали на лежак в объятиях, которые не разжимали часто часов по десять. На следующее утро он снова уезжал моим начальником. Я стоял перед поездом и отдавал честь, он обычно поворачивался ко мне еще раз, заходя в вагон, и говорил: «Итак, друг мой, увидимся через месяц. Ты знаешь, что для тебя поставлено на карту». Я до сих пор вижу его с трудом повернутое ко мне, распухшее лицо, на этом лице всему было тесно, щекам, носу, губам.

Это было единственное значительное развлечение в месяц, после которого я давал себе волю; если по ошибке оставалось немного водки, то я выпивал ее сразу после отъезда инспектора, часто я еще слышал сигнал к отправлению поезда, когда она уже бурлила внутри меня. Жажда после такой ночи была ужасной; как будто во мне находился еще один человек, который выставлял из моего рта голову и горло и требовал чего-то, годного для питья. Инспектор всегда возил с собой большой запас спиртного, он был обеспечен, а я вынужден был довольствоваться остатками.

Но после я целый месяц совсем не пил и не курил, я выполнял свою работу и не испытывал никаких других желаний. Как я уже говорил, ее было немного, но я выполнял ее тщательно. К примеру, в мои обязанности входило ежедневно очищать и проверять рельсы на расстоянии в километр направо и налево от станции. Но я не придерживался этого предписания и часто уходил гораздо дальше, так далеко, что едва видел станцию. В ясную погоду это было возможно на расстоянии в 5 км, местность была абсолютно ровная. Когда же я был так далеко, что изба уже лишь казалась мне вдали, у меня перед глазами вследствие обмана зрения иногда возникали черные точки, двигающиеся к избе. Это были целые отряды, целые толпы. Иногда и вправду кто-то приходил, тогда приходилось бежать всю дорогу назад, размахивая киркой.

К вечеру я заканчивал с работой и окончательно уходил в избу. Обычно в это время никто не приходил, потому что обратный путь в деревню ночью был не вполне безопасен. В этой местности обретался разный сброд, но это были не местные, одни сменяли других, в любом случае, они потом возвращались. Большинство из них я сам видел, одинокая станция их привлекала, они вообще-то были не так уж и опасны, но обходиться с ними следовало строго.

Они были единственными, кто мешал мне долгими вечерами. А так, я лежал и не думал ни о прошлом, ни о дороге, следующий поезд проходил только между 10 и 11 часами вечера, короче говоря, я не думал ни о чем. Время от времени я читал одну старую газету, которую мне бросили из поезда, в ней описывались скандальные истории из Калды, которые, вероятно, и могли меня заинтересовать, но из одного-единственного номера понять их я не мог. Кроме того, в каждом номере было продолжение романа, который назывался «Месть командира». Этот командир, который всегда носил на поясе кинжал, а один раз даже зажал его в зубах, однажды мне приснился. В остальном, я не мог долго читать, потому что быстро темнело, а керосин или сальные свечи были неимоверно дороги. От дороги я получал в месяц только 1/2 литра керосина, который расходовал задолго до окончания этого срока на то, чтобы хотя бы вечером поддерживать сигнальный огонь для поезда. Но этот свет вообще-то был совсем не нужен, так что потом я и вовсе перестал зажигать его, по крайней мере, лунными ночами. Я совершенно верно предвидел, что после лета мне срочно понадобится керосин. Поэтому в углу избы я выкопал яму, установил в ней старый пивной бочонок и каждый месяц сливал туда сэкономленный керосин. Все это было прикрыто соломой и никто ничего не замечал. Чем больше в избе воняло керосином, тем довольнее я был; а вонь была такой сильной оттого, что это была бочка из старого ветхого дерева, которое пропиталось керосином. Потом я из предосторожности закопал бочку снаружи, потому что однажды инспектор хвастался передо мной коробкой восковых спичек и бросал их, когда я попросил посмотреть, поджигая одну за другой в воздух. Мы оба, и особенно керосин, были в реальной опасности, я спас ситуацию, начав душить его, пока он не выпустил спички из рук, все до единой.