Русский полицейский рассказ - [88]

Я не стал слушать дальнейший разговор Сагачка с кучером и незаметно ушел в комнату.

На другой день, утром, не помню – по какому случаю, я снова посадил Сагачка в холодную. После полудня пришел десятский взять ключ от холодной, чтобы передать принесенный Сагачку обед.

– Кто принес обед? – спросил я.

Десятский довольно неопределенно ответил, что жена Сагачка почему-то передала обед через соседа, который случайно шел в эту часть села.

– А кто этот сосед, не кум ли Сагачка Осипенко?

Десятский как-то съежился от неожиданности вопроса и только твердил:

– Так, так, так…

– Ну, пойдем, дадим Сагачку пообедать, – и, захватив ключ, я вышел в сопровождении десятского.

У дверей холодной стоял какой-то стручанин, который при виде меня поспешил снять шапку. Я подошел к нему вплотную и крикнул:

– Давай водку! Живо!

Стручанин моментально полез в карман и вытащил бутылку водки, которую я безжалостно конфисковал. В «блызнюках» был вкусный, с запахом старого сала борщ, вареники с творогом и кусок колбасы. Я приказал ему убрать принесенный обед и пригрозил, что если хоть раз еще увижу его на территории становой квартиры, то упеку на два месяца в тюрьму. Нужно было видеть, как улепетывал почтенный кум Сагачка, – словно мальчишка, наказанный за кражу огурцов в огороде. Весь этот день Сагачок провел на пище святого Антония, и только вечером жена его принесла бедному узнику кое-что на ужин.

Когда Сагачок отбыл наказание, он не на шутку начал побаиваться меня и стал дельным, исполнительным сотским. Понятно, я больше не сажал его в холодную, хотя – случалось – он иногда заслуживал этого.

Наступила осень, и вот однажды увидел я в окно человек десять стручан, идущих толпой в становую квартиру. Я вышел к ним на крыльцо и спросил, что им нужно?

– Ваше в-дие, сотский Сагачок бунтует, – ответил кто-то из толпы.

– Как бунтует?

– Да так. Выбрали мы его сотским на следующий год, а он отказывается – не хочет.

– Ну так что же я могу сделать?

– Явите милость, прикажите Сагачку, чтобы он остался сотским. Мы уже целых 65 рублей положили ему.

– А теперь сколько платите? – поинтересовался я.

Стручане молчали, поглядывая друг на друга, так что я вынужден был повторить вопрос. Наконец, кто-то из толпы ответил:

– Двенадцать рублей.

Я сначала не понял – в год или месяц получает Сагачок двенадцать рублей, но потом выяснилось следующее. Первые два года по избрании Сагачка сотским стручанское общество платило ему по шестьдесят пять рублей, как он условился с Вывюркой, а потом ежегодно стало подрезывать плату, сократив, наконец, до двенадцати рублей. Уменьшение платы явилось результатом того, что Сагачок постепенно так втянулся в полицейскую службу, что просто не мог отказаться от должности сотского, чем общество и воспользовалось в своих интересах.

Я обещал стручанам, что попытаюсь уговорить Сагачка, чтобы он остался сотским и на дальнейшее время. Стручане поблагодарили меня и пошли к Прохору Тимофеевичу, вероятно, выпить за успех своей просьбы.

Я велел позвать Сагачка и спросил его, почему он отказывается служить сотским, когда ему предлагают такую высокую плату?

Сагачок, запинаясь, ответил, что очень уже я строго наказываю его…

Я невольно засмеялся и стал говорить, что хотя я и наказывал его, но ведь он всякий раз заслуживал наказания. На первых порах, по приезде моем в Стручкы, как он, Сагачок, относился к моим распоряжениям? Стыдно сказать, иногда внимания не обращал. Теперь, когда он стал деятельным, исполнительным сотским, разве хоть раз я наказал его?..

Я долго еще говорил на эту тему, когда, наконец, Сагачок понял, что вся его служба зависит исключительно от него самого. В конце концов, он расчувствовался и заявил, что готов служить со мною «по гроб своей могилы». Но ему не пришлось это: через год меня перевели в другой уезд.

Должен сказать, что в последний год я был очень доволен сотским Сагачком…

Это было в старое, доброе время…

Тэффи Корсиканец

 Допрос затянулся, и жандарм почувствовал себя утомленным, он сделал перерыв и прошел в свой кабинет отдохнуть.

Он уже, сладко улыбаясь, подходил к дивану, как вдруг остановился, и лицо его исказилось, точно он увидел большую гадость.

За стеной громкий бас отчетливо пропел: «Марш, марш вперед, рабочий народ!..»

Басу вторил, едва поспевая за ним, сбиваясь и фальшивя, робкий, осипший голосок: «Ря-бочий наред…»

– Эт-то что? – воскликнул жандарм, указывая на стену.

Письмоводитель слегка приподнялся на стуле.

– Я уже имел обстоятельство доложить вам на предмет агента.

– Нич-чего не понимаю! Говорите проще.

– Агент Фиалкин изъявляет непременное желание поступить в провокаторы. Он вторую зиму дежурит у Михайловской конки. Тихий человек. Только амбициозен сверх штата. Я, говорит, гублю молодость и лучшие силы свои истрачиваю на конку. Отметил медленность своего движения по конке и невозможность применения выдающихся сил, предполагая их существование…

«Крявавый и прявый…» – дребезжало за стеной.

– Врешь, – поправлял бас.

– И что же – талантливый человек? – спросил жандарм.

– Амбициозен даже излишне. Ни одной революционной песни не знает, а туда же, лезет в провокаторы. Ныл, ныл… Вот спасибо, городовой, бляха № 4711… Он у нас это все как по нотам… Слова-то, положим, все городовые хорошо знают, на улице стоят – уши не заткнешь. Ну а эта бляха и в слухе очень талантлива. Вот взялся выучить.