Русский октябрь. Что такое национал-большевизм - [22]

Пройдут годы, сменится нынешнее поколение, и затихнут горькие обиды, страшные личные удары, которые наносил этот фатальный, в ореоле крови над Россией взошедший человек, миллионам страдающих и чувствующих русских людей. И умрет личная злоба, и «наступит история». И тогда уже все навсегда и окончательно поймут, что Ленин – наш, что Ленин – подлинный сын России, ее национальный герой – рядом с Дмитрием Донским, Петром Великим, Пушкиным и Толстым.

Пусть сейчас еще для многих эти сопоставления звучат парадоксом, может быть, даже кощунством. Но Пантеон национальной истории – по ту сторону минутных распрь, индивидуальных горестей, идейных разногласий, преходящих партийных, даже гражданских войн. И хочется в торопливых, взволнованных чувствах, вызванных первой вестью об этой смерти, найти не куцый импрессионизм поверхностного современника, а возвышенную примиренность и радостную ясность зрения, свойственные «знаку вечности».

2. Кремлевский фантаст

Бывают эпохи, когда жизнью правят фантасты, а «люди реальной жизни», отброшенные и смятые, погружаются в царство призраков. Мечтатели и фантасты становятся реальнейшим орудием судьбы, трубою века, молотом истории. Обычно эти эпохи потом называют – «великими».

Фантастом был Александр Македонский, и век его был похож на поэму, – по крайней мере, в глазах потомства.

Великим мечтателем рисуется папа Григорий Седьмой, «земная тень Провидения», и лучшая память его чудесной эпохи – его смиренно-гордые слова:

– Закон римских первосвященников подчинил себе более земель, нежели закон римских императоров. По всей земле пронесся звук слова их, и Христос стал владыкой над теми, кому некогда повелевал Август…

Поэтом был Наполеон, последний из державных гениев итальянского Ренессанса. И уже бесспорно сказочной была его эпоха, его эпопея, от Риволи до «маленького острова»…[38]

Словно история вдруг утомляется подчас от «реальной политики», от «малых дел», от монотонно-размеренного и рассудительно-мерного течения вперед – и сама начинает мечтать, фантазировать, молиться, «творить легенду». И легенда облекается в плоть и кровь, и живые массы человеческие с увлечением и азартом платят страстями, страданиями своими ужасную дань лукавству Исторического Разума…

Едва ли можно сомневаться, что к числу этих роковых избранников истории, через которых она жутко «отдыхает от будней», – потомство наше причислит Ленина.

«Кремлевский мечтатель», несомненно, всю свою жизнь «промечтал» бы в Женеве, если бы мечты его не полюбились хитрому Историческому Разуму.

И слово стало плотью. «Женевой» стал Кремль. Заиграли страсти многомиллионных масс человеческих, забурлила и полилась людская кровь, безумие претворилось в систему. А в «хаосе», по символу Ницше, упрямо замаячила «танцующая звезда»…

Отвлеченнейший из фантастов волею жизненной логики сделался реальнейшим из практиков, трезвейшим из реалистов. И впрямь:

– Кому же, как не фантасту, быть подлинным провидцем и агентом реальности в эпоху фантастики, когда «время галлюцинирует», в эпоху роковых крушений и великих перемен?..

Именно он ощущает «ритм века», овладевает им. Революция прославила его, – он прославит революцию. Эпоха создала его, – он создаст эпоху.

Отсюда – поразительное, столь для него характерное сочетание широты дерзновенных, «всемирно-исторических» притязаний с острейшей чуткостью к насущным вопросам сегодняшнего дня. Таков был ведь и Григорий VII, гениальнейший из политиков средневековья. Таков был и Наполеон:

Ширококрылых вдохновений

Орлиный, дерзостный полет,

И в самом буйстве дерзновений —

Змеиной мудрости расчет![39]

Григория VII вызвал на подвиг властный голос свыше, суровый призыв «небесного ключника», св. Петра.

Путь Ленину предначертал подземный голос, раскатистый окопный клич, отозвавшийся в деревнях и на фабриках всколыхнувшейся России. Милостью мятежа, жестокой волей русских народных масс вознесся женевский фанатик превыше александрийского столпа, Ивановой колокольни. И зажил терпкими соками бунта, воздухом исторической грозы, пробужденной народной стихии.

Но, подобно своим всемирно-историческим прообразам, конечно, он не исчерпывается русскими только масштабами, как не исчерпывается ими русская революция. Как французскими масштабами не исчерпывался Наполеон, а римскими – неистовый Григорий.

Уже и сейчас ясно, что Ленин – знамя не только русской революции, но и больших мировых перемен и передвижений, быть может, очень далеких от канонов «ленинизма», но глубоких, огромных, знаменательных.

Быть может, не исключена досадная возможность, что пресловутый «ленинизм» исторически окажется в таком же отношении к Ленину, как русское «толстовство» к Толстому, французский «бонапартизм» к Бонапарту, сектантский догмат – к живой идее, схема – к личности… Воистину, ревнивейший соперник «кремлевского мечтателя» – мумифицированный труп его у кремлевской стены…

Но ведь дух веет, где хочет.

И большая эпоха – впереди еще. Не кончился «пир богов», пробуждается цветная экзотика, в движении народы, и недаром еще до революции предрекал проникновенный русский поэт (А.Блок) человечеству в 20-м веке -