Русский клан - [24]

— Так, получается, надо поторопиться?

— В общем да, но не слишком. Инерция мышления. Среди всех моих знакомых больше половины ушли в отказ. Причем значительно больше половины. Нам, мол, не надо. Но эта тема долго не протянет. Так что надо поторапливаться.

Вязников посмотрел на часы.

— Да, кстати, мне ж надо домой звякнуть. Ленка от врача должна прийти.

— Как она себя чувствует, кстати?

— Боюсь загадывать, боюсь… — Вязников прибавил ходу.

— Леха, ты, вероятно, сегодня занят будешь? — Юра в нерешительности топтался на месте.

— Нет, а чего ты спрашиваешь? — Алексей удивленно обернулся. — Вечером вас с Марьей ждем.

Морозов кивнул, махнул папкой:

— Тогда беги, сегодня увидимся.

Юра постоял, пока Вязников не завернул за угол, потом развернулся и направился в противоположную сторону. В этом районе у него было дело. Дурное, но не выполнить его Морозов не мог.

На днях к нему с воплями и плачем влетела соседка по подъезду. Придавленная жизнью тетка лет сорока пяти, которую поговорка про «баба ягодка опять» обошла стороной. Платок на голове, потрепанный передник со следами не то масла, не то пролитого чая, халатик в цветочках. Юра здоровался с ней, не зная ни имени ее, ни отчества. Только фамилия, вот и все, что держалось в его памяти, — Лобик. Не Лобок, и то хорошо.

— Ой, батюшка, помоги! — понеслось плаксиво до крайности, как только Морозов открыл дверь. Потом на плечи упали руки с толстыми пальцами, и соседка буквально повисла на Юре. — Помоги, спаси, родимый! Ой, горе! Ой, горе!

Женщина сотрясалась в рыданиях у Морозова на груди, а он никак не мог решить, что же с ней делать. Наконец, когда мелькнул любопытным огоньком глазок двери напротив, Юра втолкнул убитую горем соседку внутрь.

— Ну, давайте-ка на кухню, — сказал Морозов строго. — Живенько!

Лобик шустро юркнула в узенькую дверь и села на табуретку.

Юра поставил перед ней стакан с холодной водой. Женщина его выпила, постоянно всхлипывая и давясь.

— И что случилось?

Этот вопрос породил неостановимую лавину слов, понять что-либо из которой было решительно невозможно. Постоянно звучали: «Ой, спаси!», «Ой, беда, горе!» и бесконечные «батюшки».

Морозов налил еще стакан. Задумался. Выпил его сам. Потом открыл шкафчик, где стояли все спиртные запасы, и набухал по самые края водки.

— Пей! — гаркнул он в заплаканное лицо. — Разом и залпом! А то выгоню, на хрен!

Тетка схватила стакан, как утопающий тростинку.

После первого глотка зрачки ее расширились, но она продолжала мужественно пить обжигающую жидкость. Из глаз текли слезы.

«Действительно, видать, приперло», — подумал Морозов, на ходу прикидывая, что же такого ужасного могло случиться в жизни у обычной женщины. По всему выходило, что ничего особенного. Разве только сумку могли вырвать на улице или разрезать в трамвае. Но это не трагедия и даже, если вдуматься, не беда.

Когда граненый стакан бухнулся пустым донышком на клеенку стола, а соседка, широко раскрыв рот, пыталась восстановить дыхание, Юра приказал:

— Теперь коротко, по порядку, с самого начала.

Водка помогла.

Из рассказанного соседкой, Варварой Сергеевной Лобик, становилось ясно: в беду попала не она сама, но ее дочка, что было еще хуже. Соседка была матерью-одиночкой и дорожила дочерью как зеницей ока. Вся жизнь этой женщины была посвящена одной цели — благу ребенка.

Как следствие, девочка выросла черт знает кем. Женщина, может, и должна рожать, но воспитание — это тот процесс, где ей делать практически нечего. Морозов был в этом убежден и сплошь и рядом находил подтверждения своей теории. Ему казалось несправедливым и подлым взваливать на хрупкие женские плечи бремя ответственности за все будущее ребенка.

Девочка, не нуждавшаяся ни в чем, естественно, по достижении определенного возраста на мнение матери стала поплевывать. Варвара Сергеевна, женщина набожная, таскала девчонку в церковь, заставляла креститься, растолковывала, в силу своего разумения, противоречивость замшелых православных догм. Однако, видимо, так и не смогла объяснить, почему они едят мясо в Великий пост и почему надо ненавидеть эти «рожи по телевизору», хотя Христос заповедовал любовь и всепрощение. Соседка была обыкновенной пошлой псевдохристианкой из той породы, которая любит подглядывать в замочные скважины, злословить на соседей, красть по мелочи и до слез жалеть очередного Хосе Игнасио из очередного латиноамериканского сериала.

Именно такие, скорее всего, и войдут в рай, потому что Господь всегда таков, каково большинство его верующих. Соседкина дочка, как и все дети в «сложном» возрасте, была очень чувствительна к вранью. И боролась с ним своими методами. Заставить мать не врать она не могла. Ложь и лицемерие было у нее в крови. Тогда девочка, звавшаяся Дианой, решила найти тех, кто не врет.

И нашла.

Ребята, с которыми она познакомилась, ясное дело, не в церкви, были с ней предельно честны. Они называли вещи своими именами, и если уж им хотелось потискать Дианкины груди, то так об этом и говорили. Девчонка, шалеющая от новизны ощущений, обычно не возражала. Тем более что этот «грех» неоднократно сама наблюдала по молодости лет за матерью и соседом, у которого было трое детей и жена. Тоже, видимо, образцовый христианин.