Русский хор - [25]

В порту устроились на немецкий корабль.

После долгого морского перехода нашли в Пиллау трактир с гостевыми комнатами — на Раулештрассе у третьего причала. Комнаты низкие и темные. Вселяя гостей, хозяин по имени герр Хакен, что означало Крючок, и он был согнутый как крючок, спросил: «Может, вы лучше любите охоту?» И с особенным уважением расположил увезенный из Венеции глобус на широком подоконнике.

Изразцовая печь в синих птицах, каморка для платья.

«Неужто в таких комнатах не происходит ничего удивительного?»

«Непременно происходит, — охотно кивал герр Хакен. — К примеру, лет десять назад один тихий путник, заночевавши здесь в одиночестве, проснулся совсем живым».

Стали жильцами герра Хакена.

В прихожей, как прежде, спал Ипатич.

Только теперь не дешевой тресковой рыбой пах, а столярным клеем, стружками, плотницкий инструмент перенес на верфь. Герр Хакен, Крючок, поглядывал на гостей странно, но вид круглого глобуса его сразу умиротворил. Из душевного расположения повел Зубова-младшего гулять. Указал к востоку от горы Пфундбуденберг деревню Старый Пиллау, далее поселок Вограм в несколько деревянных домиков и на берегу тихого залива деревню Камстигалль. К заливу тянулась отмель с каменной крепостью и оборонительными рвами. Над лагунами торчали мачты, как голые деревья.

И это вдруг снова зазвучало музыкой.

Рассказал герр Хакен про Фишдорф, это возле крепости, и про длинную песчаную косу Нерунг, за которой серело море. Указал здание казенной почты на Лицентштрассе, деревянную лоцманскую башню, бараки для морского гарнизона. На рейде высились боевые корабли названиями «Доротея» и «Руммельпотт», там же раскачивалась шнява «Литауер Бауер». От этого снова музыка зазвучала. Не зря, совсем не зря король Пруссии Фридрих I называл Пиллау своим маленьким Амстердамом.

Низкие пески, кустарник, перелески, обдуваемые ветром.

Под горою на развилке двух узких дорог стояла немецкая кирха.

В кирхе служил органист Ганс, с ним Зубов-младший в три дни сдружился.

Бледные волосы, бледная кожа, бледные, будто выцветшие глаза, но в глазах — отсветы, тоже бледные. Певчие, скрипачи, клавесинисты — Ганс в Пиллау всех знал. Любил играть пьесы некоего Баха — учителя певческой школы при церкви Святого Фомы в Лейпциге. Ноты привозили по специальному заказу, ими Ганс дорожил. Привлекло Зубова-младшего и то, что Ганс страстно мечтал сочинить бесконечный канон, в котором конец мелодии опять и опять переходил бы в самое начало и бесконечно тянулся бы звук низкий, басовый, жалоба, стон, — бурдон, одним словом. Слушая Ганса, Зубов-младший думал иногда, что, родившись, молчал он, наверное, только потому, что сразу услышал донесшуюся до него музыку. Теперь еще больше полюбил хорал, могучее хоровое песнопение во славу всего святого. Не портовых же шлюх славить. Когда Ганс с любопытством спрашивал: «Ты зачем в Пиллау?» — Зубов-младший неизменно с уверенностью отвечал: «Учусь многому».

В портовом трактире Зубов-младший полюбил сидеть у окна.

Прислушивался к голосам, думал, дивился тому, что с ним происходит.

Вспоминал Зубовку, Томилино. Лес, озеро, гуси, всякое такое, но поскотина завалилась во многих местах, повозки и телеги тонут в грязи, скотина снулая, у нее свой резон выглядеть снулой. И на польских землях наблюдал такую неустроенность, и Венеция прогнила. Зачем уезжать в чужой сырой город, если в Томилине можно дворы почистить, и сразу солнце иначе начнет светить. Если разобраться с соседями, то ездить вообще никуда не надо, любуйся сытой скотиной, построй хор.

С этими мыслями Зубов-младший отправил пакет кригс-комиссару господину Благову — с нарочным. Подвел в отчете итог тому, чему научился в Венеции и в Пиллау, получалось, правда, немного. Больше мысли по Уставу. «Ежели офицер товарища своего дерзнет бить руками или просто на берегу, тот будет лишен чина на время. А ежели кто на корабле сие учинит, тот лишен будет чина и написан в матрозы на такое время, как во суде определено будет». Конечно, знание Устава — большое дело, сам кригс-комиссар говорил. Ну а чертежи кораблей — этому Ипатич выучился.

Такие мысли успокаивали, ободряли, а тут очень ко времени Ганс напел гимн Пиллау, в котором Зубов-младший обратил внимание на слова: «Шторм от норд-веста янтарь приносит». От слов этих, как от нежных видений далекого Томилина, сердце защемило неясностью, ведь не только чудесный янтарь приносит шторм от норд-веста, но и разбитые корабли, груды водорослей, утоплые души. Иностранные матрозы шумели за соседними столами. «Глория Шверидж!» Бог с ними, со шведами. Ипатич негромко напоминал: «Это офицеры прибыли на новый корабль, который скоро спустят на воду». Даже утвержденное название корабля знал: «Santa Profetia», то есть «Святое пророчество».

Зубов-младший терпеливо ждал сообщений от кригс-комиссара.

Однажды вечером в портовом трактире органист Ганс подробно объяснял Зубову-младшему и Ипатичу интересную вещь: оказывается, фуга строится вокруг короткой мелодии — темы. Ну, в октаву, не выше. И длинной может быть только в том случае, если имеет характер. А рядом вдруг громко уронили посуду, раздался глухой вскрик и сразу звон бьющегося стекла.