Русский Дом - [102]

Ибо Барли – я ощущал это уже тогда – неуклонно уходил от нас все дальше с той минуты, как дал согласие подвергнуться допросу.

Затем наступает следующее утро, сияющее солнцем, – по-моему, четверг, – когда небольшой самолет доставляет на остров из логановского аэропорта Мерва и Стэнли как раз к их любимому завтраку, состоящему из оладий, жареной грудинки и чистейшего кленового сиропа.

Их вкусы были хорошо известны на кухне Рэнди.

* * *

Два добродушных медведя, сыны земли, с лицами как из пемзы и огромными ручищами, прибыли они, точно два эстрадных комика, в темных фетровых шляпах, с большим чемоданом, который держали возле себя даже за завтраком, а потом бережно поставили на бордовый пол бильярдной.

Профессия придала туповатость их лицам, но они принадлежали к тому типу людей, который особенно предпочитает наша Служба, – бесхитростные, верные, не отягощенные никакими комплексами пехотинцы, добросовестно делающие свое дело, чтобы кормить своих детей, любящие родину без громких заверений и клятв.

Волосы Мерва были подстрижены под бобрик, Стэнли был кривоног и носил какую-то медаль за усердие.

– Будь вы хоть Иисус Христос, мистер Браун. Будь вы хоть машинистка, получающая полторы тысячи долларов в месяц! – заклинал Шеритон с мольбой в бегающих глазах, когда мы стояли в лодочном домике Барли. – Да, это шаманство, алхимия, столоверчение, гадание на кофейной гуще. Но если вы на это не пойдете, с вами все кончено.

Потом заговорил Клайв. Клайв умел находить основания для чего угодно.

– Если ему нечего скрывать, то чем это его смущает? – сказал он. – Просто их вариант закона о неразглашении.

– А что считает Нед? – спросил Барли.

Уже не Недский. Нед.

В ответе Неда отражалась неуверенность в своих силах, которую мне никогда не забыть. И в ответе, и в его глазах. Брейди своим допросом подорвал его веру в себя и даже в своего джо.

– Выбор за вами, – сказал он неловко и добавил, словно про себя: – Довольно-таки отвратительный вариант, если хотите знать мое мнение.

Барли повернулся ко мне, совсем так же, как в тот раз, когда я спросил его, согласен ли он, чтобы американцы его допросили.

– Гарри? Что мне делать?

Зачем ему требовалось мое мнение? Это был удар ниже пояса. Наверное, вид у меня был такой же смущенный, как у Неда. Во всяком случае, неловкость я испытывал мучительную, хотя и умудрился небрежно пожать плечами.

– Либо пощекочите их за ушком и соглашайтесь, либо пошлите их к черту. Слово за вами, – ответил я примерно то же, что и в прошлый раз.

О, вечный законник!

И вновь Барли замирает. Нерешительность медленно уступает место покорности судьбе. И он все дальше уходит от нас, глядя в окно на океан.

– Ну, будем надеяться, они не изловят меня на том, что я буду говорить правду.

Он встает, встряхивает кистями рук, расслабляет плечи, а мы, точно скопище придворных, кивками и взглядами исподтишка убеждаем друг друга, что наш господин сказал «да».

* * *

Мерв и Стэнли работали с почтительной ловкостью палачей. Кресло они не то привезли с собой, не то его хранили для них на острове – деревянный трон с прямой спинкой и желобком вместо левого подлокотника. Мерв поместил его на удобном расстоянии от розетки, а Стэнли наставлял Барли, как заботливый дедушка.

– Мистер Браун, сэр, во всем этом нет ничего враждебного по отношению к вам. Нам хотелось бы, чтобы вы исключили всякую мысль о каких-либо отношениях между вами и спрашивающими. Спрашивающий не противник, он беспристрастный оператор. Всю работу делает машина. Пожалуйста, снимите пиджак. Нет, закатывать рукава не нужно, сэр, и расстегивать рубашку тоже, благодарю вас. А теперь, пожалуйста, расслабьтесь. Спокойненько, спокойненько, никакого напряжения.

Тем временем Мерв с величайшей деликатностью надел на левый бицепс Барли манжету для измерения давления так, что она захватила и артерию у сгиба локтя. Затем он накачал манжету, пока стрелка не показала пятьдесят миллиграммов, а Стэнли с заботливостью секунданта в перерыве между раундами опоясал грудь Барли прорезиненной трубкой дюймового сечения, старательно избегая касаться сосков, чтобы не раздражать их. Затем он опоясал второй трубкой живот Барли, а Мерв надел на указательный и средний пальцы его левой руки сдвоенный колпачок с электродом внутри, регистрирующим деятельность потовых желез, реакции гальванизированной кожи и изменения ее температуры, то есть все, над чем субъект обследования, при условии, что у него есть совесть, не имеет власти, – по крайней мере так считают обращенные. (Я вынудил Стэнли заранее объяснить мне каждую деталь – точно любящий родственник, который наводит подробные справки об операции, предстоящей близкому человеку. Некоторые полиграфисты, Гарри, надевают третью трубку на голову, как при снятии энцефалограммы. Но не Стэнли. Некоторые полиграфисты, Гарри, кричат и наскакивают на субъекта. Но не Стэнли. По мнению Стэнли, терроризирующие вопросы у многих людей вызывают волнение, независимо от того, виновны они или нет.)

– Мистер Браун, сэр, мы просим вас не делать никаких движений, ни быстрых, ни медленных, – говорил между тем Мерв. – Любое движение внесет резкое нарушение в запись, что потребует дальнейшей проверки и повторения вопросов. Благодарю вас. Сперва нам следует установить норму. Под нормой мы подразумеваем уровень громкости голоса, уровень физических реакций – вообразите, что это сейсмограф, а вы Земля и все колебания исходят от вас. Благодарю вас, сэр. Отвечайте, пожалуйста, только «да» или «нет» и всегда правдиво. После каждых восьми вопросов мы делаем перерыв и ослабляем манжету во избежание неприятных ощущений. Пока манжета ослаблена, мы будем вести обычный разговор, но, пожалуйста, без шуток, без какого-либо ненужного возбуждения. Ваша фамилия Браун?