Русский доктор в Америке. История успеха - [23]

Там виднелся какой-то ярко освещённый дом. Казалось, что он стоит на вершине большой горы.

— Что это освещено там, высоко на горе?

— На какой горе? — удивилась ведущая. — О, так это не гора, это просто освещённая верхушка Импайер Стайте Билдинг, одного из самых высоких небоскрёбов.

Очень просто!.. Я в жизни не видел небоскрёбов и не представлял, что они такие высокие. Я решил вопросов больше не задавать, чтобы опять не попасть впросак.

Что я знал о Манхэттене? Знал, что это один из районов города, практически ничего. Ведущая сказала, что мы въезжаем на Бродвей. Я знал, что это должна быть одна из самых шикарных улиц города, и прильнул к окошку, чтобы рассмотреть. Поражали громадные здания и масса света. Автобус остановился, и нам сказали, что это 91-я улица и мы возле нашей гостиницы «Грейстоун». Называть улицы по номерам было для нас непривычным, во всей нашей прошлой жизни они имели именные названия.

Первый же человек, кого я увидел в вестибюле, была моя тётка Люба. Маленькая и сухонькая (ей было 88 лет), она ждала нас здесь уже четыре часа. Мы и обрадовались, и поразились. Оказалось, что это она просила разместить нас здесь, потому что сама жила неподалёку — на 96-й улице. Она вместе с моими родителя поехала к себе и пригласила нас прийти к ней на поздний обед, как только мы разместимся в номере. Хотя из-за перелёта мы не спали уже 24 часа, но отпраздновать такую большую радость было необходимо.

На лифте нас поднимал первый чёрный, которого мы здесь увидели, молодой и высокий парень. Несколько беженцев втиснулись в лифт. Не обращая на нас внимания, он жевал резинку, мычал какую-то мелодию, дрыгал коленками в такт песне и небрежно нажимал на кнопки. Довезя нас до этажа, так же жуя и мыча, он выставил челюсть, произнёс что-то вроде «а-э-у» и швырнул вслед нам какой-то пластиковый пакет. Ни того, что он сказал, ни того, что это за пакет, мы не поняли. Комната была маленькая, серая, неуютная, всего две кровати на нас троих, повернуться негде, окно выходило прямо на близкую стену напротив. Мы даже растерялись: от Америки мы ожидали лучшего. Ладно, всё равно уже поздно и нам надо спешить к Любе — завтра разберёмся.

Пластиковый пакет остался лежать снаружи у нашей двери.

Пять кварталов по Бродвею, от 91-й до 96-й улицы, мы шли с опаской: уже 11 часов ночи, народа на улице почти не было, изредка попадались какие-то странные фигуры неряшливо одетых чёрных. Мы старались держаться подальше от них. Уж как ни мало мы знали о Нью-Йорке, но что это опасный город, нам было известно.

У Любы в квартире была красиво, уютно и тепло. Бездетная вдова, она теперь жила вдвоём с подругой, тоже вдовой. Но та временно была в госпитале, и Люба пока отдала моим родителям её спальню. Две эти совсем небогатые старушки жили обеспеченно, как только мечтали бы жить советские вдовы. Мы сидели за столом и обсуждали наши планы. Я рассказал, что мы получили разрешение на въезд в Америку раньше, чем ожидали. Люба сказала спокойно и тихо, как всё, что делала:

— Это потому, что сенатор Перси просил за вас американского посла в Италии.

— Сенатор? Как сенатор мог знать о нас?

— Я просила моего хорошего знакомого, который работает с сенатором.

— Ах, вот оно что!..

Люба добавила:

— Тебе надо привыкать, что у нас в Америке многое делается по частной рекомендации. Ведь это страна частной инициативы. Американцы очень открытые люди, все разговаривают обо всём откровенно. Если у тебя будут возможности, заводи знакомства с влиятельными людьми. Это поможет твоему успеху.

Люба эмигрировала из России совсем молодой, в 1914 году, ещё до начала Первой мировой войны. У неё был удивительно острый и чёткий ум и здравые суждения. Она прожила в Америке более пятидесяти лет и, конечно, знала, что говорила.

В моей прошлой жизни мне тоже приходилось многое делать по протекции. Разница была в том, что там это делалось в обход государственной системы, не признающей частной инициативы. Спасибо Любе за совет. Только вот с моим плохим английским мне не так-то просто заводить знакомства и разговаривать с людьми. Я умел говорить на уровне приблизительно 3–4-летнего ребёнка: вместо разговора из меня исходило лепетание. Но то, что мило для младенца, стыдно для мужчины в сорок восемь.

Жизнь надо было начинать с языка: как в Библии — «вначале было слово»…

Нью-Йорк, Нью-Йорк

Проснуться в Америке — это было совершенно необыкновенное ощущение! Но романтика ощущений сразу пропала, как только мы обвели глазами нашу маленькую, тёмную и запущенную комнату. Ирина опять приуныла, и я расстроился. Надо было попытаться сделать что-то, улучшить этот наш временный быт. Но было слишком рано просить об этом администрацию. Пока что я вышел на 91-ю улицу и рядом с нашей гостиницей увидел большую синагогу «Молодой Израиль». Видеть синагогу рядом с жилыми домами, как деталь повседневного быта, было необычно. Всю прошлую жизнь религия была для нас табу, немногие сохранившиеся от коммунистического вандализма церкви стояли на кладбищах, далеко от домов, а синагоги вообще были наперечёт; я видел их считанные разы, и каждый раз испытывал при этом смятение чувств — интересно было зайти, но я боялся. А тут всё было так просто: заходи и молись. Хоть я не умел и не собирался молиться, но решил прийти сюда в Сейдер, один из дней Пасхи, чтобы посмотреть, как это делают другие.