Русский доктор в Америке. История успеха - [13]

Слушали её с молчаливым почтением — как-никак, хозяйка, первая настоящая миллионерша на нашем пути. Но недовольно потупились, когда им было предложено провести где-то вне дома целый холодный февральский день. На призыв работать никто не откликнулся. Хотя слово «доллар» было магически привлекательным, однако, по самому приблизительному подсчёту, $10 за целый день физического труда было мало. Сосед шепнул мне на ухо:

— И эта тоже жулик. Все жулики.

Наш сын вызвался заработать. Рослый и здоровый парень, ему только недавно исполнилось двадцать лет. Бетина посмотрела на него с восхищением.

— Сколько у вас таких сыновей? — спросила она Ирину.

— Только один.

— Таких надо было народить дюжину! — сказала хозяйка.

На другой день я отвёз моих стариков в «Каприкорн» к отцовским кузинам. Им было о чём поговорить после — всего-то — 60-летнего перерыва. Сын остался работать в гостинице, Ирина решила ему помогать — работы много, а это был первый рабочий опыт в его жизни. Я поехал в ХИАС со всеми документами в кармане.

Сотрудники ХИАСа поразились обилию наших дипломов: три о высшем образовании, три на степень кандидата наук, на степень доктора наук, на звание доцента и профессора хирургии, четырнадцать патентов из разных стран на изобретения, список более ста моих статей и книг. Все сгрудились вокруг меня и с любопытством и уважением рассматривали дипломы с золотыми советскими гербами. Они никогда не видели таких бумаг, оригиналы вообще к ним редко попадали, и среди беженцев было очень мало людей с такими «многоэтажными» учёными достижениями. Мне пришлось объяснять значение каждого диплома (с помощью переводчика, конечно). Тут же сделали фотокопии, чтобы перевести их на английский и переправить в американское посольство в Риме, а оттуда — в Государственный департамент Соединённых Штатов Америки. Услышав слова «Государственный департамент», я даже засмущался и спросил:

— Неужели важные люди в Америке будут читать наши дипломы?

— Конечно, будут читать. Вы ведь тоже — важные люди.

За последний год перед отъездом я настолько отвык быть важным человеком, что эта оценка и такое отношение меня даже растрогало.

На все это ушёл чуть ли не весь день, и когда я возвратился в гостиницу, там шёл шурум-бурум. Ирина, усталая, раскрасневшаяся, с засученными рукавами, рассказала мне, что полиция только что ушла, что хозяйка сумела «втереть им очки», водя по пустым комнатам. Теперь наш сын заносил обратно железные койки и матрасы. Выглядел он усталым, и Ирина ему помогала. Наши беженцы гуляли по улице вблизи дома, притопывая и прихлопывая от холода и голода, и уныло поглядывали на окна. Наконец комендант открыл двери и крикнул:

— Мадам Бетина разрешает всем вернуться.

Беженцы кинулись по комнатам, как бегут занимать верхние полки вагонов на советских вокзалах (очевидно, привычка). И все стали варить кур. Свежий, проветренный воздух быстро сменился насыщенными куриными испарениями.

Сама миллионерша не гнушалась никакой работой и с утра протолкалась с нашим сыном и Ириной, помогая указаниями, проветривая комнаты, а то и полнося кровати. За день она сошлась с Ириной и всё время с ней говорила, в основном критикуя своих постояльцев:

— Все ваши жалуются, что им плохо жилось в Союзе. А посмотреть на женщин — так все приезжают такие толстозадые!.. Если им было так плохо, то как это им удалось наесть такие задницы? Все упитанные, а только выйдут из автобуса у порога гостиницы, сразу спрашивают: «Где тут поесть можно?» Им на диету нужно, а не обжираться, вот! А какие гладкие, какие намазанные с ног до головы. Так-так. И все хорошо одеты; безвкусно, но добротно. Интересно, а? А какие веши многие привозят с собой! И картины, и иконы старинные, и драгоценности. У меня таких вещей нет. И все хотят за них очень дорого. Я не могу себе позволить покупать так дорого. Пусть другим продают. Так-так. И все жалуются, что им в Союзе жилось плохо, что их там обижали. А откуда же тогда у них всё это, а?

Бетина сама была еврейка и выходец из какой-то восточноевропейской страны с неустойчивыми границами. Она, конечно, понимала разницу между той жизнью, которую сама когда-то оставила, и той, к которой стремились потоки её постояльцев. Но в сё словах была наблюдательность: далеко не все беженцы выглядели таким несчастными, какими старались себя представить в своих рассказах.

А были и такие, которые хвастали, какое важное положение они занимали. Выдавая себя за начальников и специалистов, повышая уровень достигнутого в прошлом, они так и писали в своих анкетах в ХИАСе — надеялись таким образом получить в будущем более выгодную работу. Бывшая маникюрша выдавала себя за заведующую парикмахерской, ей казалось, что это придаст ей больше общественного веса. Завхоз какой-то мелкой организации выдавал себя за заместителя директора крупного завода. Одна медицинская сестра из Харькова выдавала себя за врача. Меня она называла «коллега». Уже потом и не сразу выяснялось, кто был кто.

Я не распространялся на темы моего прошлого: московский хирург, но о бывших должностях и книгах не рассказывал. Да и какое значение имели прошлые заслуги нашей массы беженцев — всем нам предстояло начинать наши жизни сначала.