Русский американец - [15]

Шрифт
Интервал

   На этот раз камердинер Кудряш в сопровождении нескольких дворовых, вооруженных кто чем попало, робко толкая друг друга вперед, появились в коридоре. У двоих дворовых было по зажженной свечке. Дрожа от страха, озираясь по сторонам, все подошли к барскому кабинету.

   Их шаги донеслись до слуха Тольского, и он крикнул:

   -- А, негодяи!.. Наконец-то пожаловали!

   Камердинер Иван, услышав барский голос, подошел, подергал за ручку, но дверь была заперта.

   -- Дверь, сударь, заперта! -- сказал камердинер.

   -- Отпирай, каналья.

   -- Ключа нет.

   -- Вот как? Стало быть, моя таинственная посетительница и ключ захватила с собой? Ломай замок! Не сидеть же мне под арестом в своем кабинете!

   Дверной замок с трудом был сломан. Тольский с нагайкою в руках вышел в коридор и принялся бить дворовых, приговаривая:

   -- Вот вам, хамы, вот, получайте! Вы чертей испугались и на мой зов не шли, за это всех бы вас стоило на конюшне отодрать, ну да черт с вами! Пошли по местам! А ты, Ванька, останься! Ты что же это, холоп, а? Преданным слугой считаешься, а сам неведомо чего испугался и оставил своего господина на произвол судьбы?!

   -- Помилуйте, сударь!

   -- Все вы хамы, и душонки у вас продажные, за грош продать меня готовы. Ну да ладно! Вставай, нечего по полу елозить. Бери свечу! Пойдем осмотрим коридор и другие комнаты, не спряталось ли где-нибудь привидение. Ну, чего ты дрожишь как лист?

   -- Уж очень, сударь, страшно.

   -- Ничего не видя, боишься! Если бы ты был на моем месте и видел то, что я видел, то подох бы от страха. Ну, бери свечу, а я пистолет, и пойдем обыскивать!

   Однако сколько ни искали Тольский с Иваном в коридоре, в зале и в других комнатах, ничего подозрительного не нашли. Тольский подошел к двери, которая вела в мезонин, и подергал ее; дверь была заперта.

   -- Нет ли кого там, в мезонине? -- задумчиво проговорил он.

   -- Помилуйте, сударь! Кому там быть!

   -- А может, живет там кто-нибудь, ночью и пугает нас, является в образе привидения.

   -- Никто в мезонине не живет, сударь! Вот и дворецкий говорил, что никого там нет.

   -- Нашел кому поверить!.. Впрочем, я постараюсь разузнать, сделать это не очень трудно.

   Остаток ночи Тольский провел в тревожном состоянии? женщина в белом не выходила у него из головы. Кто и что она? Живое ли существо или привидение? Почему в зачем является в этот дом? Каким образом проникает в коридор, а оттуда и в комнаты и чего хочет она? Для, какой цели производит беспорядок в комнатах и зачем пугает дворовых?

   Эти мысли не давали покоя Феде Тольскому и отгоняли прочь сон.

   Проворочавшись до утра, Тольский послал за дворецким. Тот не преминул явиться и, отвесив низкий поклон, сказал:

   -- Здравствуйте, сударь! Как почивать изволили?

   -- Плохо, почтеннейший, плохо!

   -- Смею спросить, сударь, разве кто тревожил ваш ночной покой?

   -- И то тревожили. Нечистая сила!..

   -- Так, так. В каком же образе, сударь?

   -- Довольно красивой женщины в белом одеянии, с распущенными волосами.

   -- Так это, сударь, обычное явление.

   -- Как обычное, черт возьми?!

   -- Неведомая жительница этого дома не вам одним, а многим являлась в своем обычном белом одеянии, с распущенными волосами.

   -- Но кто же она? Кто эта таинственная женщина?

   -- Не могу знать, сударь! Одно только смею сказать, что это явление необъяснимо и объять его умом человеческим невозможно. Ведь вот до вас много жильцов здесь перебывало, многие хотели отгадать эту загадку, принимали нужные к тому меры, подстерегали, по нескольку ночей спать не ложились, имея намерение удержать или поймать эту непостижимую женщину, которая вам, сударь, спать не давала прошлой ночью, -- и все ничего... Так их труды и пропали понапрасну.

   -- Стало быть, она не являлась?

   -- Являлась, только в другое время. Когда стерегли, никакого необычайного явления не происходило, а как переставали стеречь, эта женщина опять шла погуливать.

   -- Уж изловлю я эту гулену! Ведь дверь из коридора в мезонин заперта?

   -- Так точно, сударь, заперта.

   -- И ключ, наверное, у тебя?

   -- Никак нет! Он у барина, у Викентия Михайловича.

   -- Да ведь он живет за границей?

   -- Ключ они изволили взять с собой.

   -- Странно!.. Более чем странно! Разве твой барин не доверяет тебе? Думаю, там, в мезонине, у него не золото лежит...

   -- Что там лежит -- не знаю, только ключа у меня нет, и в ту пору, как мой барин Викентий Михайлович изволил собственноручно запереть дверь в мезонине, меня в доме не было; другой дворецкий был, Игнат Фомич; теперь он с барином нашим за границей находится.

   -- А старик сторож был здесь, когда твой барин запирал мезонин? -- после некоторого раздумья спросил у дворецкого Тольский.

   -- Его тоже, сударь, не было. Мы с ним поступили в самый день отъезда нашего барина в чужие края.

   -- Ну так вот что я, старина, придумал: прикажи ты сегодня же наглухо заколотить досками дверь, которая ведет из моего коридора в мезонин. Понял?

   -- Это сделать нельзя!.. Ведь барин Викентий Михайлович, уезжая в чужие края, строго-настрого приказали никаких переделок или поправок в доме не производить.


Еще от автора Дмитрий Савватиевич Дмитриев
Суворов. Чудо-богатырь

Простые слова «Здесь лежит Суворов» написаны на памятнике одного из величайших полководцев России.Воин и христианин, герой и скромнейший из подданных российской империи, отец солдатам и слуга царям — вот неизвестный образ Суворова, о котором рассказывается в двух исторических романах этого сборника.


Два императора

Царствование императора Александра I, пожалуй, одна из самых противоречивых эпох русской истории.И вроде бы по справедливости современники нарекли императора Благословенным. Век Просвещения уже не стучался робко в двери России, на щёлочку приоткрытые Екатериной, он широко шагнул в российскую жизнь. Никогда ещё и русское оружие не покрывало себя такой громкой славой.Но и скольким мечтам в России так и не суждено было сбыться…


Золотой век

Дмитрий Савватиевич Дмитриев (1848–1915), прозаик, драматург. Сын состоятельного купца. После разорения и смерти отца поступил писцом в библиотеку Московского университета.С конца 80-х годов пишет в основном романы и повести, построенные на материале русской истории. Это прекрасные образцы исторической беллетристики, рисующие живые картины «из эпохи» Владимира Красное Солнышко, Ивана Грозного, Алексея Михайловича, Петра I, Павла I и др.Романы Д. С. Дмитриева привлекают читателей обилием фактического материала, разнообразием бытовых сцен, легким слогом повествования.Роман «Золотой век» (М., 1902) повествует об эпохе царствования Екатерины II.


Александр I

Царствование императора Александра I, пожалуй, одна из самых противоречивых эпох русской истории.И вроде бы по справедливости современники нарекли императора Благословенным. Век Просвещения уже не стучался робко в двери России, на щёлочку приоткрытые Екатериной, он широко шагнул в российскую жизнь. Никогда ещё и русское оружие не покрывало себя такой громкой славой.Но и скольким мечтам в России так и не суждено было сбыться…В дванный том вошли следующие произведения:Д. С. Дмитриев – Два императора;Д. С. Мережковский – Александр Первый.


Осиротевшее царство

Роман повествует о годах правления российского императора Петра II.В бескомпромиссной борьбе придворных группировок решается вопрос, куда пойдет дальше Россия: по пути, начатому Петром I, «революционером на троне», или назад, во времена Московской Руси. Пётр II предпочитает линию отца, казнённого дедом. Точку в этой борьбе поставит неожиданная смерть юного Государя.


Император-отрок

Дмитрий Савватиевич Дмитриев (1848–1915) – писатель, драматург. Родился в Москве в купеческой семье. Воспитывая сына в строго религиозном духе, отец не позволил ему поступить в гимназию. Грамоте его обучила монашенка. С 1870-х годов Дмитриев служил в библиотеке Московского университета, тогда же он начал публиковать рассказы, сценки, очерки, преимущественно бытовые. В 1880-е он сочиняет пьесы для «народных сцен», отмеченные сильным влиянием А. Н. Островского. С конца 1890-х Дмитриев пишет в основном исторические романы и повести (их опубликовано более шестидесяти)


Рекомендуем почитать
Заслон

«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.


За Кубанью

Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.


В индейских прериях и тылах мятежников

Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.


Плащ еретика

Небольшой рассказ - предание о Джордано Бруно. .


Поход группы Дятлова. Первое документальное исследование причин гибели туристов

В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.


В тисках Бастилии

Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.