Русские в Берлине - [44]

Геринг извлек на свет божий закон, обнародованный 29 июня 1941 года, то есть через несколько дней после начала Русской кампании. Согласно ему, он уполномочивался действовать в качестве заместителя или преемника фюрера, если по каким-либо причинам сам Гитлер станет не способен исполнять свои властные функции. Боулер, глава партийной канцелярии, и Ламмерс, начальник Имперской канцелярии, заверили Геринга, что закон по-прежнему в силе.

В соответствии с этим и была составлена телеграмма Гитлеру. В ней фюреру сообщалось, что Геринг примет на себя всю полноту власти над рейхом, если только до 22:00 того же дня не получит от фюрера противоположных указаний. Как только телеграмму отправили, Геринг почувствовал себя так, будто мантия пророка уже лежит на его плечах. С новой энергией он вознамерился уже на следующий день лететь к Эйзенхауэру и «в мужском разговоре начистоту» договориться о капитуляции.

Однако надеждам Геринга было суждено разбиться вдребезги, когда в 9:00 вечера пришел ответ фюрера. Он был полон ярости. Гитлер был далек от неспособности продолжать исполнять обязанности главы государства, и Герингу решительно запрещалось предпринимать «какие-либо шаги в указанном вами направлении».

В тот день Кейтеля и Йодля снова вызвали в бункер – в последний раз. Тем временем Гиммлер начал воплощать в жизнь принятое днем ранее – по крайней мере, на бумаге – решение. Он издавал обращение за обращением к жителям Берлина. Его заявления звучали частью оптимистично («Мы с честью и как подобает мужчинам исполним свой долг, подав тем самым пример всей нации!») и частью угрожающе («Помните, что каждый, кто защищает или одобряет меры, способные ослабить наше сопротивление, не кто иной, как предатель!»).

Появлялись все более заметные признаки того, что моральный дух людей начинал падать. Некоторые сетевые магазины начали раздавать прогорклое масло по полкило, бесплатно и без талонов. Женщины яростно бились за него.

На Реппихштрассе видели повешенного на фонарном столбе солдата. «Я, ефрейтор Леманн, был слишком труслив, чтобы защищать женщин и детей. За это меня повесили».

Вечером русские заняли Фронау и большую часть Панкова и Кёпеникка. На линиях метро C, D и E прекратилось движение.

На улицах появился первый выпуск Panzer Bear. Заголовок газеты гласил: «Боевая сводка для защитников великого Берлина». Обращение Геббельса («Помните…») появилось на первой полосе под заголовком «Важное предупреждение от фюрера». Невозможно с какой-либо степенью достоверности установить, кто издавал газету или где она печаталась. Вероятно, несколько служащих министерства пропаганды выпустили ее на скорую руку в конторе Ганса Фриче[65], немецкого радиокомментатора, которого впоследствии оправдали на Нюрнбергском процессе. Panzer Bear, как оказалось, стал последней нацистской газетой Берлина.

«В самый первый вечер пребывания (в Берлине) Вейдлингу стало ясно, что имеющиеся в его распоряжении силы могли лишь на очень короткое время остановить значительно превосходящие их силы русских, если вообще смогли бы это сделать, и что лучше всего полностью выйти из Берлина и отступать на запад вместе с группой армий «Висла» (шаг, который в значительной степени избавил бы жителей Берлина от ненужных страданий, а вермахт от огромного числа жертв, не говоря уж о том факте, что тысячам немецких военнослужащих не пришлось бы несколько лет томиться в русском плену).

Когда 56-й танковый корпус только вошел в Берлин, в его составе находились:

1) 18-я моторизованная танковая дивизия (генерал-майора Рауха); относительно целая и незамедлительно брошенная на защиту столицы;

2) 20-я моторизованная танковая дивизия (генерал-майора Шольце); от которой в результате предыдущих боев почти ничего не осталось. Ее командир покончил с собой за несколько дней до отвода дивизии в Берлин;

3) дивизия «Мюнхеберг» (генерал-майора Муммерта); потерявшая значительную часть своего личного состава;

4) 9-я парашютная дивизия (полковника Херрмана); сформированная лишь неделей раньше и жестоко потрепанная в боях между Одером и Берлином;

5) 11-я моторизованная дивизия СС «Норланд» (бригаденфюрера СС Циглера); все еще достаточно боеспособная.

К несчастью, у командиров корпуса и дивизий существовали разногласия по поводу дальнейшего хода кампании. Циглер получал особые приказы от Гиммлера и хотел отойти к Шлезвиг-Гольштейну, поэтому на финальной стадии битвы его пришлось отстранить от командования» (Рефиор, цитата из работы).

Утром 24 апреля генерал Вейдлинг еще не был назначен военным комендантом Берлина; шел второй и последний день гастролей полковника Кетхера[66]. Его производство из полковников в генерал-лейтенанты стало, вероятно, уникальным случаем в анналах немецкой армии; другое нововведение заключалось в том, что новое звание Кетхера напрямую зависело от его пребывания в должности коменданта Берлина.

Вечером Рейман попрощался со своими товарищами.

«Лишь несколько офицеров, включая майора Шпрота и капитана Титце, вошло в мой новый штаб: мой прежний начальник штаба, полковник Рефиор, должен был остаться в Берлине. Прощание вышло грустным. Хоть мы и работали вместе совсем недолго, у нас сложились очень теплые личные отношения. И мы по-человечески привязались друг к другу, что осознали только теперь, когда должны были вот-вот расстаться. Я испытывал еще большую грусть от понимания того, что те, кто останется, или погибнут, или, что еще хуже, попадут в плен к русским. Как только стемнело, я покинул Берлин на автомобиле и направился в Потсдам по трассе «Авус», участку шоссе, использовавшемуся для автомобильных гонок. Дорога была забита всевозможным транспортом; солдаты и гражданские в огромном смятении покидали город по единственной оставшейся не перекрытой еще дороге. Во время поездки я мог отчетливо слышать выстрелы из танковых орудий противника и взрывы снарядов при попадании в цель. Оставалось всего несколько часов до того, как русские перережут эту последнюю связь Берлина с внешним миром. Я прибыл в Потсдам и сделал все, что мог, с остатками армейской группы «Шпре» и остальными людьми, которых мне удалось собрать против наступления русских» (