Русские ушли - [51]

С этими словами Себастьян поднялся и направился к выходу. Майкл посмотрел на профессора:

— По-моему, уж он-то точно не может иметь отношения к «третьему изотопу». Никаким боком. Его наверняка и осудили за каннибализм.

— Ошибаешься. Он работал фельдшером на «Карно» и лечил массовые ожоги после взрыва на испытательном стенде. Просто из всех, кого сюда отправили тогда, до сегодняшнего дня дожил он один.

— Но он на самом деле каннибал?

— Откуда мне знать?

К вечеру профессору стало вовсе уж плохо. На прогулке он присел на камень и не двигался, а Майкл простоял рядом, загораживая его от пронзительного ветра. Делали вид, что поглощены беседой, хотя говорить профессор не мог: ужасно болело горло. До камеры он еле добрался, отказался от ужина, лег на койку и, казалось, уснул. Майкл ужинал в обществе Себастьяна, посвятившего его в тонкости сливания крови у только что забитой женщины, а также просветившего относительно способов кулинарной обработки мозгов.

В камере Майкл обнаружил повеселевшего профессора. Тот сидел на нарах, положив на тощие колени пухлую бумажную книжку, и торопливо заполнял страницы.

— Мой дневник, — сообщил он Майклу, слегка шамкая. — Единственное сокровище, зато подлинное. Если решишься на побег, возьмешь мои записи с собой. Помнишь, ты намекнул, что мог бы призвать Железного Кутюрье к ответу? Здесь то, чего он боится.

— Проф, что вы сделали со своим зубом?

— Ах, это? Флюс лопнул, я прекрасно себя чувствую. Потому и взялся за карандаш.

— Ну и слава богу, — сказал Майкл и почувствовал, как с плеч свалилась гора.

Он очень беспокоился за профессора. И про себя решил, что все-таки уговорит его бежать вместе.

* * *

Последующие двое суток профессор не расставался со своим дневником. Писал так торопливо, что порой обламывал тонкий грифель. Тогда он ругался вполголоса и обтачивал карандаш об первую попавшуюся стенку. И снова возвращался к книжке.

— Проф, вы бы не привлекали так внимания, — осторожничал Майкл, замечая неприязненные взгляды сторожей. — Ну хоть смотрите, чтоб их рядом не было. А то как начнут задавать вопросы, что вы там пишете…

Профессор мелко смеялся:

— Я скажу, что роман. Мол наконец-то я понял, что должно стать делом всей моей жизни. И что любой умный человек обязан оставить в наследство потомкам какую-нибудь собственноручно написанную книгу. После подобного заявления наши доблестные охранники решат, что я рассудком повредился, и отвяжутся.

— Да, но они же прочитают!

— Мальчик мой, им это и в голову не придет. А если придет — пусть читают. Я на первой странице нарочно написал затравку литературного произведения, — ужасно выспреннего и совершенно бездарного, в стилистике первой половины двадцать первого века. Это тяжеловесный слог, переполненный помпезными оборотами, в котором за мишурой слов не видно смысла. Ученый литературовед, возможно, получил бы удовольствие, но простые люди чтиво такого рода забросят после первой же фразы. И кроме того, Майк, это ты получил классическое образование и держал в руках бумажные книги. А местный контингент книги видел в лучшем случае по тиви. Они не смогут читать с бумаги, для этого требуется определенная культура восприятия. Многие из них не осилили бы даже комикс, если б диктор за кадром не разжевывал им повороты сюжета. И, поверь моему опыту, они считают чтение скучнейшим и бесполезнейшим занятием, а тех, кто хоть что-то пишет, — безобидными людьми, но дураками.

— Так подумают лишь те, кому ничего не говорит ваше имя, — буркнул Майкл.

Профессор тяжело вздохнул:

— Если бы ты был прав, я бы думал об этом мире лучше. Но, увы, реальность такова, что люди глупей, чем мы думаем. Я мог бы безнаказанно перенести на эти страницы чертежи всех секретных разработок, которые ведутся в городском лабораторном комплексе. Никто не сообразит, что чертеж можно не рисовать, а описать словами. Да, это тяжелый труд, требующий недюжинного терпения, отличной памяти и ясного ума. Но это возможно. А они думают, что чертежи существуют лишь в виде компьютерных моделей.

Майкл смутился:

— Если честно, я бы тоже не додумался…

— Вот то-то же. Но на тот случай, что отыщется равный мне умник, я не пренебрегаю конспирацией. Я пишу на смеси русского и английского. Служебные и прочие безобидные словечки — понятные, а несущие смысловую нагрузку — на языке, который подавляющему большинству ныне живущего человечества покажется тарабарщиной и будет играть на все ту же легенду слегка спятившего старика. Если же меня спросят, что это за абракадабра, я скажу, что выдумал новый алфавит и новые слова для своих литературных целей.

— Проф, вам когда-нибудь говорили, что вы гений?

— Я и сам это знаю.

Неловко повернувшись, профессор скривился. Тут же заверил Майкла, что все в порядке, слегка побаливает зуб. Но после обеда он снова слег. Когда Майкл после ужина вернулся в камеру, тот спал, отвернувшись к стене и зябко скрючившись. Изможденное тело сотрясала дрожь. Подумав, Майкл пришел к выводу, что ночь не слишком холодная, и накрыл соседа своим одеялом. Потом решил, что он-то здоровый, ему для тепла хватит и простыни, содрал с себя куртку от робы и укутал ею больного.