Русские травести в истории, культуре и повседневности - [23]
В ноябре 1915-го, как только в лагере Нейсс открылся художественный кружок, взошла звезда Николая Безекирского, прапорщика 230-го пехотного Новоград-Волынского полка. Не особо верили в этого мальчонку – вертлявый, хохотливый, несерьезный, но других на роль Анны Андреевны в «Ревизоре» не нашли. Безекирский как-то сразу, с полуслова режиссера понял задачу и на первой же репетиции доказал, что может играть убедительно. Спектакль, однако, отменили: не было реквизита и материалов для декораций. В феврале следующего года в гоголевской «Женитьбе» Безекирский бесподобно изображал Агафью Тихоновну. Свидетель его триумфа Андрей Макашов отметил, что прапорщик играл «без всякого шаржа, с чрезвычайно тонкой, полной естественности отделкой».
Русский артист-травести с поклонником. Лагерь Фридрихсфельд. 1916–1918 гг.
Коллекция О. А. Хорошиловой
Артист-травести, играющий любовную сцену с партнером. Лагерь Кёнигсбрюк. 1916–1918 гг.
Коллекция О. А. Хорошиловой
В обновленном «Ревизоре» Николай все же предстал в роли Анны Андреевны. Скупой на комплименты режиссер Захаров восторженно тараторил после спектакля о «вот этом весьма удачном» и «тех, просто гениальных» жестах, поворотах, интонациях. Зрители не могли поверить, что Анну Андреевну играл боевой офицер: «Тонкость имитации женщины была им доведена до того, что казалось невероятным, что роль исполнялась мужчиной. Все переживания были настолько искренни и естественны, что заставляли думать, что артисту свойственны женские эмоции». Так Безекирский стал лагерным артистом-травести. Он блистал в пьесах Чехова, Тургенева, Островского, Толстого. «А некоторые из ролей, – отмечал прапорщик Макашов, – он мог бы играть с тем же большим успехом даже в России».
Но у талантливого Безекирского был столь же талантливый (и потому опасный) конкурент – Владислав Долобовский, прапорщик 249-го пехотного Дунайского полка. Он впервые вышел в амплуа травести в гоголевской «Женитьбе», тоже играл Агафью Тихоновну, купеческую дочь. И хотя женские ужимки и высокий голосок ему еще не давались, выступил он уверенно и был вознагражден дружными аплодисментами.
Безекирский Долобовского недолюбливал, побаивался, что тот его обскачет, получит лучшую роль, станет главной звездой театра, оттого старался изо всех сил придумать что-нибудь эдакое и удивить зрителей. За этой своеобразной гонкой талантов с интересом наблюдал весь лагерь, и постановки получались всё лучше, ярче, острее. Этуали зло соревновались, но играли одинаково хорошо. Публика и режиссер Захаров снисходительно признавали ничью, комплименты делили поровну.
Столь же успешны в женских ролях были прапорщики Александр Дзиульский и Андрей Макашов. В пьесе Островского «Доходное место» они потешно сыграли двух туповатых дочек Кукушкиной – обе напомаженные, белые, мучные, причмокивали и говорили одновременно, по-гоголевски.
Если мудрые заключеные лагеря Нейсс обожали всех этуалей и щедро одаривали овациями каждую, то зрители лагеря Деберлиц вели почти открытую войну: разделившись на группы, они поддерживали одну звезду против другой. В театре соревновались овациями, в лагерном журнале – критическими отзывами. Одни, обожавшие артиста Войницкого, утверждали: «Кто видел его, тот помнит, что трудно было поверить, что это мужчина, а не полная обаяния и женственности красавица». Другие поддерживали Тухшнайда: «Он не менее, а в некоторых ролях и более проявил ту же женственность».
Два очаровательных артиста-травести. Лагерь Гейдельберг. 1917 г.
Коллекция О. А. Хорошиловой
Актер-травести в нарядном платье. Такие фотокарточки этуали обычно дарили своим лагерным поклонникам. 1917 г.
Коллекция О. А. Хорошиловой
Нравы менялись не только в лагерях, но и на передовой. Немецкие солдаты разыгрывают веселую свадьбу, невесту изображает один из нижних чинов. 1918 г.
Коллекция О. А. Хорошиловой
В Миловицах тоже были свои звезды, весьма колоритные. Некто Гольдштейн (так именует его Кирилл Левин в своих записках) очень смахивал на женщину, несмотря на бакенбарды и бородку. Был он мал, худ, капризен, имел неприлично широкий таз. Казанский, режиссер театра, сразу и безошибочно угадал в нем даму, затащил за сцену, велел избавиться от мужественной растительности, надеть платье, накраситься и сию же минуту выйти на сцену в роли прекрасной Оль-Оль (в пьесе «Дни нашей жизни»). И получилось! Казанский попал в точку. Больше Гольдштейн не отращивал бороды, играл исключительно дам – и на сцене, и в жизни. Он семенил, покачивал бедрами, выставлял грудь немного вперед, растягивал слова и складывал губки бантиком, словно в поцелуе. И вскоре уже сам не понимал, мужчина он или женщина.
Левин даже расщедрился на сплетню в своих «Записках»: однажды Гольдштейна застали врасплох – он стоял перед зеркалом в марлевом платье, высоко подняв юбку, и любовался своими стройными ногами в чулочках пикантно-телесного цвета. И потом как бы в оправдание признавался солагерникам, что больше так не может, что появилось «какое-то противоестественное чувство», что мужское в нем борется с женским и женское, он это чувствовал, побеждает… Чем закончилась эта битва и что сталось с Гольдштейном, Левин не сообщил.
