Русские травести в истории, культуре и повседневности - [22]

Артисты русского театра в лагере Котбус. 1916–1918 гг.

Коллекция О. А. Хорошиловой

Русские военнопленные, участники постановки пьесы «Шельменко-денщик». 1916–1917 гг.

Коллекция О. А. Хорошиловой

Русский танец, исполняемый военнопленными. Лагерь Мюнстер II. 1916 г.

Коллекция О. А. Хорошиловой

Русский театр военнопленных лагеря Пассенбург. Комедия «Ниобея». В роли Свидерской – подпоручик Набалов. Октябрь 1917 г.

Коллекция О. А. Хорошиловой

Кто-то становился актером-имитатором от безысходности. Полковник Успенский, к примеру, решился играть старух потому, что не нашел подходящей кандидатуры на эти роли у себя в труппе. К тому же еще юнкером он выступал в театре училища, а позже, став офицером и переехав в Вильно, включился в жизнь гарнизонного артистического кружка. Тогда Успенский играл с невероятным удовольствием, но исключительно мужчин. А теперь, в лагере, пришло время старух. Получались у него старухи гениальные – сварливые, ворчливые, скрипучие, поверил бы сам Станиславский.

Режиссер Захаров в роли Светловидова в пьесе «Лебединая песня». Лагерь Нейсс. ГАРФ

По тем же причинам надел женское платье прапорщик Андрей Макашов в лагере Нейсс. До войны играл в любительских спектаклях, учителем своим называл самого Владимира Давыдова, в общем, не был новичком в театральном искусстве. Роль Феклы Ивановны в «Ревизоре» счел своим актерским долгом – от нее неожиданно отказался член их труппы, нужно было срочно спасать положение. Макашов решил, что амплуа травести – прекрасный вызов самому себе. Сыграл недурно, режиссер Захаров горячо его хвалил. И с того времени прапорщик Макашов сделался актером-имитатором, служившим «исключительно для исполнения женских ролей».

Если молодой человек был одарен райским фальцетом, его записывали в опереточные травести. Правдоподобно играть не требовалось, нужно было хорошо, чисто петь и убедительно колоратурно ойкать, когда водевильный поклонник сжимал мадемуазель в страстных объятиях. Если офицер умел по-балетному двигаться и знал пару-тройку па, его просили изображать танцовщиц. Отказывались редко. На сцене лагеря Нейсс эффектно жарил испанское solo прапорщик Посыпкин, наряженный в цыганский костюм. Капитан-артиллерист Шуба и присяжный поверенный Смирнов изображали неподъемных великих балерин в тщетных поисках силача Петипа.

Были среди пленных и редкие профессионалы травестийного жанра, выступавшие в женских ролях еще до войны. Они легко, небрежным полудвижением оборачивались смазливыми пастушками, служанками и дамами в преклонных летах на грани нервного срыва.

Женщин часто играли молодые офицеры, «мазочки» на жаргоне пленных. Они талантливо имитировали дамские повадки, отлично двигались в неудобных комичных платьях. Их сходство с барышнями удивляло и даже восхищало публику. Сохранившиеся воспоминания полны восторгов: «Они были так искусно загримированы, что самый опытный мужчина мог бы быть обманут, пот на лбу вытирал бы он платком со словами: “Ну и танцует! Ну и ножки!”»; «Молодой прапорщик поражал своей художественной игрой, прямо не верилось, что на сцене мужчина, а не женщина»; «Он самый талантливый, самый женственный, звезда звезд нашего лагеря!». И даже много лет спустя в аккуратно вычитанных мемуарах поклонники «мазочков» всё еще путали местоимения: юноша-артист то «он», то вдруг «она».

Травести вводили в замешательство и редакторов лагерной прессы. Они тоже не могли решить, как официально их именовать – «господин», «мадам», «мадемуазель». В газетах и программках Регенсбурга, издаваемых французскими пленными, травести иногда фигурируют под женскими псевдонимами: «Мадемуазель Бертен была восхитительна в роли Жанетты», «Мадемуазель Вине вновь выступила в образе Розетт». И Бертен, и Вине – молодые доблестные офицеры французской армии.

Старшие опытные коллеги наставляли «мазочков», заучивали с ними реплики, подсказывали ужимки, движения. В Гнаденфрее их наставляли актер и полковник Успенский, профессиональный певец подполковник Горянский, знаток бальных танцев прапорщик Смирнов. Но молодые травести иногда обходились без помощи. Ежедневно по многу часов перед зеркалом, забыв об окружающих, они упорно тренировались, будто не к лагерной сценке себя готовили, а к блистательному бенефису в прославленном театре, от которого зависела карьера, да и вся жизнь. Этих упрямцев, потерявших ощущение времени и пространства, крепко веривших в актерскую судьбу, легко узнавали даже в куцей полевой форме «по их легкой походке, кокетливым взглядам, по нежным движениям их холеных ручек, которые они манерно складывали на груди».

Выученные, вышколенные, в платьях, париках и пудре – они вводили в любовный транс публику, и та мгновенно забывалась. Актеры уже не вспоминали о своем мужском военном прошлом. Вдохновенно игравшие женщин на сцене, в лагерной жизни они становились капризными, развращенными звездами и легко соблазняли пленных, отзывчивых на женскую красоту, пусть даже бутафорную.

Таланты и поклонники

Незакатной звездой, лучшим артистом-травести лагеря Гнаденфрей был Александр Полежаев, прапорщик 11-го стрелкового полка. Все его называли Шурочкой. Шурочка выступал в комедиях, драмах, операх. То, что не удавалось артистически (по неопытности), компенсировал дамскими штучками: кокетством, капризами, неожиданными шутками, любовной истомой. Зал млел и все ему прощал. В чеховской комедии «Медведь» он играл веселую вдовушку, придумал даже особый грим с глубокими ямочками, так тронувшими режиссера Успенского. В пьесе Островского «Волки и овцы» изображал бедную девицу Глафиру Алексеевну, и зрители в один голос признали, что Шурочка в спектакле «была очаровательна». Ему удавались роли Меланьи в комедии Шаховского, акушерки Змеюкиной в чеховской «Свадьбе», Анны Сергеевны в фарсе Мясницкого. В «Пиковой даме» он героически вытянул партию графини, оправдав вокальные недостатки комичной игрой. Шурочка был одарен и художественно – рисовал чудные декорации к спектаклям.