Русские травести в истории, культуре и повседневности - [16]
Раздача еды в лагере Кёнигсбрюк. 1917 г.
Коллекция О. А. Хорошиловой
Но есть полулегальные, полушутливые карточки, сделанные на маленький «Кодак» мальчонкой-прапорщиком или, возможно, чином повыше. Они правдивее, хотя и про другую, более светлую и уютную, жизнь офицерских лагерей. Их устраивали в бывших фортах, школах, училищах, старинных замках, санаториях. Меньше везло тем, кто попадал в форт: низкие потолки, окна-бойницы, удушливая сырость, плесень, скупое электричество. Иногда вместо лампочек щурились по углам старехонькие керосинки. Арестанты почти не видели неба, гуляли в глубоких рвах – стены за спиной, стены впереди, везде только выщербленные влажные серые стены. Некоторые заболевали, теряли рассудок в бетонных мешках, слепли в темных казематах. Писали жалобы, но всё впустую.
Лучше жилось тем, кто, подобно зауряд-капитану Левенштейну, попадал в бывшие санатории, замки, училища, оборудованные под лагеря. Многим казалось, что они вернулись в кадетскую юность: железные кровати, большие окна, высокие потолки, отопление, электричество, нужники, душевые кабины, зал для построений, зал для приема пищи, зал для гимнастики. Всё по команде, как в родном корпусе.
Пригнанным в лагеря офицерам выдавали жесткий соломенный матрац, подушку, грубое одеяло, миску, ложку – и марш в «штубу», то есть спальню. В «штубы» фортов набивались по 40–50 человек, койки стояли в два яруса. В бывших училищных помещениях размещали обычно по 10–20 офицеров. Полковников и генералов определяли по двое-трое в каморку. Лишь изредка, если позволяли возможности и начальство, их селили по отдельным «номерам». Это были счастливцы из счастливцев.
Разбор почты в лагере Халле. 1916–1917 гг.
Коллекция О. А. Хорошиловой
Гаагская конвенция освободила пленных офицеров от работ, и большую часть дня они были предоставлены самим себе. Главное – вписаться в лагерный режим, унылый, всегда одинаковый. В 7 утра подъем, умывание, перекличка; в 8 часов – завтрак и снова перекличка; затем раздача писем, свободное время; в 12 часов – обед, с 12:30 – свободное время, в 17:00 – перекличка, в 18:30 – ужин, в 21:00 – перекличка и отбой.
Дни превращались в месяцы, месяцы в годы, и никто – ни случайные газеты, ни родственники, ни сестры милосердия, ни местные жители, с которыми общались украдкой через забор, – никто не знал, когда закончится эта бессмыслица, эта чертова война.
У пленных офицеров было два главных врага – голод и тоска. С первым научились бороться: жалованья хватало на скверный кофе, клеклую булку-земмель из каменной серой муки, на кое-какие земные радости – прогоркший шоколад, дрянное пиво, орехи. Их втридорога покупали в «кантинах», лагерных лавках. Некоторые ежемесячно получали от добросердечных родственников пухлые посылки с продовольствием. Делились с однокамерниками и жадно ели за здоровье семьи, царя и Красного Креста, который исправно все это доставлял.
С тоской было сложнее – от нее не откупиться, не заесть шоколадом, не залить дрянным пивом. Нужны были смекалка, ум, деньги и немного везения. Счастливчикам лагерное начальство устраивало дешевые развлечения – библиотеки. Книги выдавали господам офицерам под расписку. Если хотелось чего-то определенного, помогали родственники и Красный Крест – присылали литературу по требованию. Требовали обычно немеркнущую даже в тусклых казематах классику – Толстого, Пушкина, Гоголя, а также учебники – по физике, химии, сельскому хозяйству, географии, минералогии, но чаще – по языкам.
Языки учили коллективно, покомнатно, показематно, целыми лагерями. Немецкий зубрили для общения с начальством и гавкающими часовыми. Французский подучивали для души, для прекрасного забытья. Кто-то даже всерьез брался за итальянский, вспоминая по слогам ненавистную с кадетских лет латынь. Хорошо владевших языками назначали преподавателями. Такие никогда не тосковали – не было времени: их ученики-сокамерники могли часами преодолевать стальные кручи претерита и плюсквамперфекта. Грамматическое прошедшее им не казалось таким сложным, как бессмысленное настоящее. Хотелось больше – звуков, слов, грассирующей нездешней, разлинованной по временам, родам и числам, такой понятной жизни. Пленники требовали больше уроков. Зауряд-капитан Левенштейн занимался с офицерами французским по шесть часов в день. Уставал, но был совершенно счастлив. Тоска отступала.
Были и другие способы борьбы с напастью: офицеры устраивали лекции о том, что хорошо знали, – об античной литературе, фортификации, вольтижировке… Работали кружки по интересам – поэзии, астрономии, фотографического искусства, сельского хозяйства. В лагере Нейсс возникло даже Общество принимающих солнечные ванны, организатором которого был изобретательный и неутомимый прапорщик Антонович. Существовали мастерские – токарные, столярные, портновские, художественные.
Попадались в лагерях и сугубые сторонники здорового образа жизни. Они вполне справедливо считали спорт самым действенным средством от тоски. Главное – не лежать, не стоять на месте, главное – двигаться. И они упорно, день за днем, километр за километром, бегали трусцой вокруг бараков. Сокамерники посмеивались: «Каков жеребец. Ничего, сейчас умается, с пустым-то желудком». Были правы, бегуны сдавались: от вечного голодания силы быстро кончались. Но после завтрака и ужина вновь мужественно выходили на беговую дорожку.
