Русские святыни - [70]

Можно было бы лишь упомянуть о любви к родине как само собой разумеющейся, однако, к сожалению, это не так. И слово «патриот» не потеряло сегодня в иных устах ругательного оттенка, и слишком много «непатриотов» имеют возможность влиять на положение народа и страны, чтобы не уделить этому внимания. И перебирать мнения нынешних щелкоперов нет надобности, ибо они даже не вторичны, а, по крайней мере, третичны. Важно обратиться к одному из первых, кто попытался притушить значение патриотизма — П. Чаадаеву. Лицо во многих отношениях неприятное — "возвел искусство одеваться почти в степень исторического значения", а бытовой комфорт и внешняя нарядность были для него условиями, располагающими к сосредоточенному самоуглублению.[294] Чаадаев преисполнен гордыни и претензий, отчего часто просто неловко читать его отзывы о людях — столь занижена их оценка и проступает невероятное ощущение самоизбранности. Возьмите его оценку Гоголя: "Он слишком спесив, слишком бескорыстен, слишком откровенен, откровенен иногда даже до цинизма, одним словом, он слишком неловок, чтобы быть иезуитом. Он больше ничего не может, как даровитый писатель, которого чрез меру возвеличили, который попал на новый путь и не знает, как с ним сладить" (курсив мой. — Н. Б.)".[295] Чаадаев склонностью к бытовому комфорту и претензией на историческую избранность как бы диктует характерные черты нынешних «непатриотов», но в одном отношении отличается — был, безусловно, лучше эпигонов, и все споры с ним опубликованы. Он более интересен.

Что говорил Чаадаев о недостатках любви к родине, ибо ее саму он не осмеливался отрицать? Вот его слова: "Есть разные способы любить свое отечество. Например, самоед, любящий свои родные снега, которые сделали его близоруким, закоптелую юрту, где он, скорчившись, проводит половину своей жизни, и прогорклый олений жир, заражающий вокруг него воздух зловонием, любит свою страну, конечно, иначе, нежели английский гражданин, гордый учреждениями и высокой цивилизацией своего славного острова; и, без сомнения, было бы прискорбно для нас, если бы нам все еще приходилось любить места, где мы родились, на манер самоедов. Прекрасная вещь — любовь к отечеству, но есть еще нечто более прекрасное — это любовь к истине. Любовь к отечеству рождает героев, любовь к истине создает мудрецов, благодетелей человечества. Любовь к родине разделяет народы, питает национальную ненависть и подчас одевает землю в траур; любовь к истине распространяет свет знания, создает духовные наслаждения, приближает людей к Божеству. Не чрез родину, а чрез истину ведет путь на небо".[296]

Сразу хочется привести текст современного философа: "Попробуйте объяснить человеку, живущему атмосферой биржи и городского комфорта, блоковские строки:

Россия, нищая Россия,

Мне избы серые твои,

Твои мне песни ветровые,

Как слезы первые любви.

Он скорее предпочтет пошлый анекдотец о Червячихе, увещевающей Червячонка не покидать навозную кучу:

"Ведь это твоя родина". Ему такая символика ближе".[297] Злость и сравнения, направленные против любви к родине, стали более пошлыми, но суть их осталась. Ведь сравнение с англичанином, фактически, есть сравнение удобств, комфорта и престижа, и из этого сравнения видно, что любовью к родине здесь не пахнет: через любовь к родине не лежит путь на небо, этакая любовь разделяет народы, вызывает ненависть, одевает в траур и т. д. "Прекрасная вещь — любовь к отечеству" — слова в таком контексте явно несут нагрузку просто вежливого оборота. Любовь к родине — это любовь к высокой цивилизации с учреждениями и комфортом, вот это и есть истина, ведущая к небу. По полному тексту видно, что Чаадаев именно так говорит о любви. Не случайно именно эта сторона всколыхнула его оппонентов. Однако не это главное для нас здесь.

Важно, что противопоставлена любовь к родине и любовь к истине, и истина выше патриотизма. С последним положением в России вряд ли кто и спорить возьмется. Однако, отрекаясь от родины, сохраним ли мы истину? Ведь родина нам дана не только в мыслях, но и непосредственно. И наша любовь к родине не делает нас слепыми по отношению к ее недостаткам. Любовь не сводится к интересу, не сводится к достоинствам предмета любви. Разве мы женщину любим за то, что она самая красивая, умная, домовитая и т. д.? Всегда есть более красивые, более умные, лучшие хозяйки и т. д., и мы можем это видеть, но "не по хорошу мил, а по милу — хорош". И отрекаясь от любви или принижая ее как непосредственно данное чувство в пользу абстракции, которая может субъективно лишь казаться истиной, сохраняем ли мы правильную иерархию чувств: "Не любящий брата своего (родину), которого видит, как может любить Бога (истину), которого не видит?" И любви к истине на самом-то деле в данном случае нет. И на это Чаадаеву весьма аргументированно указывали в своих возражениях А. С. Пушкин, Н. И. Надеждин, Д. П. Татищев, П. А. Вяземский, С. С. Уваров и многие другие. Общее мнение большинства современников: "Опровергнуть это писание было бы нетрудно, потому что его заключения выведены из противоречивых фактов",