Русские писатели и публицисты о русском народе - [31]

Тот род цивилизации, который привили этой несчастной стране, роковым образом привел к двум последствиям: извращению инстинктов и притуплению или уничтожению рассудка. Повторяю, это относится лишь к накипи русского общества, которая мнит себя цивилизованной, к публике, – ибо жизнь народная, жизнь историческая еще не проснулась в массах населения. Она ожидает своего часа, и когда этот час пробьет, она откликнется на призыв и проявит себя вопреки всему и всем.

Письмо к Э. Ф. Тютчевой от 30 нояб. 1854 г.[230]

Одним словом, власть в России на деле безбожна, ибо неминуемо становишься безбожным, если не признаешь существования живого непреложного закона, стоящего выше нашего мнимого права, которое по большей части есть не что иное, как скрытый произвол. В особенности грустно и безнадежно в настоящем положении то, что у нас все общество – я говорю об обществе привилегированном и официальном – благодаря направлению, усвоенному им в течение нескольких поколений, не имеет и не может иметь другого катехизиса, кроме катехизиса самой власти.

Письмо к А. Д. Блудовой от 28 сент. 1857 г.[231]

Но что действительно тревожно, что плачевно выше всякого выражения, это – глубокое нравственное растление среды, которая окружает у нас правительство и которая неизбежно тяготеет также над вами, над вашими лучшими побуждениями.

Я, право, не знаю, стояло ли когда-нибудь во главе какого бы то ни было общества что-либо столь же посредственное в отношении души, характера и ума, как то, что стоит во главе нашего.

Письмо к А. М. Горчакову от 21 апр. 1859 г.[232]

Однако в конце концов, что же означает это всеобщее скудоумие, ведь оно не могло бы наступить, если бы не стерлись определенные нравственные понятия.

Что здесь причина и что следствие? Или, быть может, следует признать, что все происходит от присущей нам, как племени, обыкновенной отсталости? Но в этом случае нельзя было бы без глубокой грусти думать о самом ближайшем будущем, ибо пришлось бы признать, что место, занимаемое нами в мире, совершенно случайно, что оно никак не оправдано, что мы его не заслуживаем и что Высшая Справедливость, расставляющая факты и события по их значению, не замедлит поставить нас на подобающее нам место. Одним словом, пришлось бы признать, что справедливым в отношении нас оказывается, таким образом, зарубежное мнение. Может быть, подсознательным ощущением этого и объясняется всеобщая низость.

Письмо к А. Ф. Аксаковой от 7 дек. 1870 г.[233]

Всякие попытки к политическим выступлениям в России равносильны стараниям высекать огонь из куска мыла. Следовало бы понять раз навсегда, что в России нет ничего серьезного, кроме самой России.

Письмо к Е. Ф. Тютчевой. (Ноябрь – дек.) 1870 г.[234]

Ты пишешь мне, что в московском обществе сейчас наблюдается отсутствие интересов, то же самое можно сказать в данный момент и о Петербурге. Но не обстоятельства тому причиной. Это отсутствие интересов целиком заключается в самих людях. Не к чему обольщаться. Современное русское общество – одно из самых бесцветных, самых заурядных в умственном и нравственном отношении среди тех, что когда-либо появлялись на мировой арене, а заурядности не свойственно чем-либо живо интересоваться. Там, где нет стремлений, даже зло мельчает.

Письмо к А. Ф. Аксаковой от 28 сент. 1872 г.[235]

Николай Васильевич Гоголь (1809–1852)

Учтивость и какая-то прелесть обращения здешних жителей мне нравится. Простая крестьянка, у которой вы купите на рынке за какой-нибудь шиллинг фруктов или зелени, отвесит вам с такою приятностью кникс, которому позавидовала бы и наша горожанка.

Письмо к матери из Любека от 13 авг. 1829 г.[236]

Прискорбна мне эта невежественная раздражительность, признак глубокого упорного невежества, разлитого на наши классы. Столица щекотливо оскорбляется тем, что выведены нравы шести чиновников провинциальных; что́ же бы сказала столица, если бы выведены были хотя слегка ее собственные нравы? <…> И то, что́ бы приняли люди просвещенные с громким смехом и участием, то самое возмущает желчь невежества; а это невежество всеобщее.

Письмо к М. П. Погодину от 15 марта 1836 г.[237]

<Александр. – Д. С.> Тургенев, между прочим, сказал важную истину, которая отчасти известна, может быть, и Александре Осиповне <Смирновой-Россет. – Д. С.>, – что, живя за границею, тошнит по России, а не успеешь приехать в Россию, как уже тошнит от России.

Письмо к Н. М. Смирнову из Франкфурта от 3 сент. 1837 г.[238]

Если бы вы знали, с какою радостью я бросил Швейцарию и полетел в мою душеньку, в мою красавицу Италию. Она моя! Никто в мире ее не отнимет у меня! Я родился здесь. Россия, Петербург, снега, подлецы, департамент, кафедра, театр – всё это мне снилось. Я проснулся опять на родине…

Письмо к В. А. Жуковскому из Рима от 30 окт. нов. ст. 1837 г.[239]

Не житье на Руси людям прекрасным; одни только свиньи там живущи.

Письмо к М. П. Погодину из Рима от 5 мая нов. ст. 1839 г.[240]

Клянусь, непостижимо странна судьба всего хорошего у нас в России! Едва только оно успеет показаться – и тот же час смерть! Безжалостная, неумолимая смерть!

Письмо к М. П. Балабановой из Рима от 30 мая нов. ст. 1839 г.