Русские патриархи, 1589–1700 гг - [111]

Филарет прошествовал в Успенский, затем в Благовещенский собор для поклонения святыням, но на Патриаршем дворе стать отказался, к великому огорчению устроителей праздника. Посетив сына в царских палатах, митрополит ушел на подворье Троице–Сергиева монастыря.

Сломать сценарий официального торжества, однако, не может на Руси никто, даже такой человек, как Филарет Никитич. Пока он проявлял свой норов, «власти, и бояре, и всем народом Московского государства» били челом царю Михаилу Федоровичу «со слезами, чтоб он, государь, упросил у отца своего, государя Филарета Никитича, чтоб вступился в православную християнскую веру и был бы на престоле патриаршеском Московском и всеа Русии».

«И государю царю и великому князю Михаилу Федоровичу их челобитье годно бысть. И поиде со властьми и со всеми бояры ко отцу своему Филарету Никитичу, и молише ево». Митрополит долго «отпирашеся», ссылаясь на свою старость, на перенесенные скорби и «озлобления», на желание, наконец, пожить в тишине. Просители умоляли усиленно; Филарет стоял еще тверже.

Ему сообщили, что более в России нет человека, «достойна быти таковому делу, и мужа во учениях божественных… зело изящна, и в чистоте жития и благих нрав известна. Наипаче же, — подходили просители к сути дела, — и сего ради, яко по плоти той отец царев, и сего ради да будет царствию помогатель и строитель, и сирым заступник, и обидимым предстатель».

Сопротивление Филарета только придавало соли этой церемонии. В конце концов власти напомнили ему о гневе Божием за сопротивление воле Собора и явному Господнему соизволению. Никитич сдался и изволил стать патриархом. 21 июня царское семейство обсудило между собой подробности поставления, а 22—24–го числа оно весьма торжественно совершилось.

Для придания особого блеска церемонии использовали Иерусалимского патриарха Феофана, заехавшего в Москву, по остроумному замечанию летописца, по пути от Гроба Господня в Константинополь. Помимо прочего, Феофан вместе с русским духовенством дал Филарету ставленную грамоту, как бы заново утверждающую патриарший престол в России и право русских первосвятителей «поставлятися своими митрополитами».

История этой грамоты показывает еще одну черточку в характере Никитича. Когда в страшный пожар, уничтоживший значительную часть московских архивов, подлинник грамоты сгорел — а было это аж в 1626 г., — Филарет не поленился специально отписать Феофану, чтобы получить от него новую грамоту. Кроме того, он созвал собор русских архиереев, дабы они написали и скрепили печатями свою грамоту вместо сгоревшей.

Никаких, ни наималейших сомнений в законности поставления Филарета патриархом не имелось. Власть семьи Романовых к тому времени была незыблема. Оправданий Никитичу не требовалось. Но в хозяйстве ничего пропадать не должно было! Грамота — мелочь, однако в то же время была проведена огромная работа по восстановлению всех архивов центральных ведомств, для чего на местах были собраны тысячи документов. Историки до сих пор благодарны за это Филарету.

Россия на «семейном подряде»

Описывая патриаршество Филарета Никитича, историки пребывают в большом затруднении. Документальных и повествовательных материалов — масса. Живописных сцен и драматических конфликтов предостаточно. Но как отделить деятельность патриарха от правления его сына, царя Михаила Федоровича? Ограничить Филарета одними церковными делами совершенно невозможно, рассказ о его государственной деятельности превращается в монографию о политической истории России 1619–1632 г.

Ситуация и впрямь сложилась своеобразная. «Великий государь святейший патриарх» по прибытии в Москву из польского плена незамедлительно начал править не токмо именем «великого государя царя», но и своим собственным. Характерно местническое дело между боярами, в коем Михаил Федорович заметить изволил, что «он, государь, и отец его государев, великий государь святейший патриарх — их царское величество нераздельно, тут мест нет»! [171]

Как и царь, патриарх имел своих стольников (составлявших его светский двор), свои приказы (центральные ведомства), принимал и отпускал иноземных послов (если не делал это вместе с сыном, сидя по его правую руку), полновластно правил патриаршими землями (как государь — дворцовыми владениями). Сверх того, многие царские дела решались Филаретом по–своему и разделить волю отца с сыном весьма трудно.

Из обширной переписки Михаила и Филарета (только отец написал 178 писем!) известно, что патриарх мог по своему усмотрению отменять прямые указы царя [172]. По сохранившимся документам, патриарх дал 40 пиров, на которых присутствовал государь, чего раньше никогда не бывало, и удостоил своим посещением добрую сотню царских обедов [173]. Встречать Филарета из частных поездок на богомолье бояре выезжали из Москвы за много верст, причем он сам писал сыну, какова должна быть встреча. И, главное, при всем уважении к сану Михаила Федоровича Филарет ощущал себя главой правящей семьи. Переписка выявляет это с полной несомненностью.

На этом рассказ о деяниях государственных можно было бы завершить, отослав читателя к какому–либо солидному историко–политическому труду (например, 9–му тому «Истории России» С. М. Соловьева). Но одно существенное уточнение требуется: правящих персон было не двое, а трое! Третьей по счету, но не по значению, была жена Филарета и мать Михаила «великая старица» Марфа Ивановна.