Русские ночи - [97]

Обнаружено сходство между фантастическим пророчеством Одоевского и сном Раскольникова в эпилоге романа "Преступление и наказание" (см.: Назиров Р. Г. Владимир Одоевский и Достоевский. — Русская литература, 1974, № 3, с. 203–206).

Ночь шестая

1 Карселева лампа, или карсель — старинная лампа, снабженная особым механизмом для подъема масла.

Последний квартет Бетховена

Впервые напечатано: альманах "Северные цветы" на 1831 год, СПб., 1830, с. 101–119. — В текст "Русских ночей" рассказ вошел с небольшими стилистическими изменениями. По предположению О. Е. Левашовой, рассказ, прежде чем он был напечатан в альманахе Дельвига, "читался и обсуждался на вечерах у Дельвига" (Левашова О. Е. Музыка в кружке А. А. Дельвига. — В кн.: Вопросы музыкознания. Т. II, М., 1956, с. 336).

Мысль о новелле, посвященной Бетховену, зародилась у Одоевского, видимо, сразу же после получения известия о смерти композитора. В письме к М. П. Погодину от 29 апреля 1827 г., т. е. спустя месяц и три дня после смерти Бетховена, Одоевский писал об "одной музыкальной статье", которую собирался прислать Погодину и в которой речь пойдет о "музыкальном характере" Бетховена (Рук. отдел ГБЛ, архив М. П. Погодина). Судя по всему, "музыкальная статья", о которой писал Одоевский, и была не чем иным, как задуманным рассказом.

Рассказ основан на вымысле не менее, чем на исторических преданиях и фактах: в нем рядом с реальным Бетховеном действует не существовавшая Луиза и т. д. По своему жанру рассказ является родом романтической новеллы, которая тяготеет к смешению фантастического и действительного, к загадочному и неопределенному. Из рассказа мы не узнаем даже, о каком именно из последних квартетов Бетховена идет речь. Поэтика романтической новеллы Одоевского не требует обязательной конкретности и верности в деталях.

Высокую оценку "Квартета Бетховена" дали Пушкин и Гоголь (см. выше, с. 260). Сочувственные рецензии поместили ведущие журналы. В "Телескопе" Н. И. Надеждина говорилось: "Квартет Бетховена прекрасен: он написан живо, свободно и обличает в сочинителе душу, для которой понятны высокие таинства гения" (1831, № 2, с. 229). Положительно отозвался на выход в свет рассказа Одоевского и "Московский телеграф" Н. Полевого, по всем другим вопросам занимавший иные позиции, нежели "Телескоп". В "Московском телеграфе" рассказ Одоевском признавался "лучшей статьей в прозе "Северных цветов"" (1831, № 2, с. 249).

Ночь седьмая

Импровизатор

Впервые напечатано: альманах "Альциона на 1833-й год…," СПб., 1833, с. 5186. — Альманах издавался бароном Б. Ф. Розеном при участии Пушкина и поэтов его окружения. Публикация рассказа Одоевского сопровождается следующим примечанием: "Из книги под названием "Дом сумасшедших", которая в непродолжительном времени будет выдана".

Ночь восьмая

Себастиян Бах

Впервые напечатано: "Московский наблюдатель", 1835, ч. II, май, кн. 1, с. 55–112, с примечанием "Из неизданной книги "Дом сумасшедших"", с датой "Ревель. 1834", за подписью "Безгласный", с посвящениями графу М. Ю. Виельгорскому и князю Г. П. Волконскому, с эпиграфами, подстрочно переведенными автором: "Il avoit un doigte particulieur; centre l'usage des musiciens de son temps, il se servoit beaucoup de pouce. Methode pour apprendre facilement a jouer du piano (У него в игре была особенная расстановка пальцев; вопреки обыкновению музыкантов того времени, он многое играл большим пальцем. Самолегчайшая фортепиянная школа). Il reste a dire ce qu'on croit savoir et qu'on ignore, quels homines c'etoient qu'Annibal et Cesar? Michelet (Мы думаем, что знаем, но нам еще неизвестно, что за люди были Аннибал и Цесарь? Мишле)".

Отправляя рукопись рассказа в Москву, Одоевский писал: "Посылаю вам, любезная моя редакция М. Наблюдателя, Себастияна Баха, написанного con amore…" (см.: Сакулин, ч. I, с. 210).

Себастьян Бах был любимейшим композитором Одоевского с ранней юности и до конца дней. Он был его "учебною книгой" и постоянной радостью и наслаждением. Под датой 12 декабря 1864 г. он записывает в своем дневнике о впечатлении от сюиты Баха: "Точно ходишь в галерее, наполненной Гольбейном и А. Дюрером" (Литературное наследство. Т. 22–24. М., 1935, с. 188). И в том же году он перекладывает Бахов хорал для органа.

Ночь девятая

Эпилог

Дополнения

Предисловие

Написано В. Одоевским для подготовляемого им второго издания сочинений, которое он так и не успел осуществить. Так как в тексте упоминается ушедший из жизни К. С. Аксаков (см. примеч. 5), то "Предисловие" может быть датировано не ранее 1860 г. Автограф хранится в ГПБ (оп. 1, № 79, л. 146–160). Впервые опубликовано С. А. Цветковым с ошибками и пропусками в издании "Русских ночей" 1913 г. (с. 1-12).

В архиве Одоевского хранится писарская копия первой половины "Предисловия" (до постскриптума) с правкой и добавлениями автора (там же, л. 161–168); очевидно, этот текст должен был стать расширенным вариантом "Предисловия". Из исправлений Одоевского наибольший интерес представляет превращение предложения "Такую проделку позволило… уже не существует" в обширное подстрочное примечание по поводу статьи К. С. Аксакова: "Такую проделку на основании какого-то славяно-татарского кодекса и под защитой безгласности моих сочинений позволило себе между прочим одно периодическое издание 1859 г., отличавшееся столь же ломаными мыслями, сколь и ломаным русским языком, а вместе с тем и задорными притязаниями на истинность и добросовестность, как на свою привилегированную собственность. Мы не знаем, к какому разряду истины и добросовестности относится прямой печатный поклеп на живого человека, — может быть, по славяно-татарщине оно так и следует, но для простого человека это задача. Правда, эта проделка проскочила в порыве самохвальной народности китайского чекана и посреди полдюжины школьных галлицизмов, но все-таки нельзя считать такие поступки простительными. Это курьезное издание, к глубокому моему сожалению, прекратилось; от такого прекращения произошло два весьма выгодных для него следствия: оно получило интерес, которого нисколько не заслуживало, и заградило уста тем, кто намеревался тогда же обличить изобретенную им ложь и кстати вообще вывести наконец эту набеленную и нарумяненную покровительницу нашей народности на свежую воду, — разоблачить вообще эту странную барыню, ее кокетство неудачами, ее звонкое пустоделье, ее ученость, подбитую ветерком, поддельность ее таланта и весьма примечательную безграмотность. Теперь дело другое, — по весьма понятному для всякого чувству, мы даже не назовем этого издания; но имея в виду, что оно по поводу прекращения разошлось в огромном количестве экземпляров, мы по праву законной защиты считаем правом и обязанностью огласить в общем виде его ребяческое забвение и литературной добросовестности и просто житейских приличий, в особенности на пользу и вразумление самому тому легкомысленному ребенку, который, кажется, и до сих пор не ведает, что сотворил, который не понимает даже, что откровенное сознание в вольной или невольной ошибке есть долг для всякого добросовестного литератора; ему и в голову не входит, что клепать на других есть нечто большее, [нежели ошибка]; далась ему игрушка, которой он и значения не постигает, в самозабвении носится он с нею повсюду, твердя зады, уверяет, что он открыл Америку, что нет ничего на свете живее и прекраснее его подкрашенной куклы; порой напевает себе похвальную песню с припевом: "душенька урод, милый мой уроденько!" Все это и забавно и жалко, но когда задорное дитя во имя своей куклы считает даже поклеп делом позволенным против того, кто видит в его кукле только куклу, когда оно свою выдумку выкрикивает на все лады и бросает деревянною куклой в голову встречному и поперечному, — тогда в этом, хотя и детском поступке нет ничего милого. Если, по общему искреннему желанию всех людей веселого нрава, курьезное издание когда-либо возобновится, — то, может быть, мы сделаем ему честь подтвердить наше оглашение прямыми указаниями, чтобы вперед не повадно было".