Русские на Мариенплац - [11]
Не потащишь же ты туда пьедестал, который в манеж выносили пятеро униформистов. В нем только механических премудростей да электрических моторов – килограмм на полтораста! Там мне нужно совершенно другое.
Поэтому я и бросился к Пал Петровичу. Пал Петрович – механик Божьей милостью! Прозвище – «Кулибин», возраст – семьдесят, отличительная особенность – пол-литра водки ежедневно при совершенной ясности творческого мышления и недельный запой один раз в три месяца с полным отключением от реальной жизни.
– Не боись, Эдуард, – сказал мне Павел Петрович. – Я тебе сделаю такой аппаратик, что все уссутся от зависти!
Он уже выпил стакан «Абсолюта» и теперь деликатно закусывал тоненько нарезанными ломтиками дыни. Потом вытер заскорузлые пальцы ветошью и стал набрасывать на клочке оберточной бумаги эскиз, сразу же проставляя предполагаемые размеры.
– Вся эта хреновина будет вроде плоского чемодана… – комментировал он. – Вот тута кнопку нажал – он раскрывается, и уже не чемодан, а столик с ножками. Тама же две трости с кубиками… Отработал на двух, вот отсюда выдернул их, а вот сюда – в центральную дырку – одну вставил. Тама будет вертушка с трещоткой и стопором. На этой трости – делаешь копфштейн, стоишь одну руку, как хочешь выгибаешься. И все это с вращением. Ты в какую сторону обычно вертишь? Я уж подзабыл малость…
– По часовой стрелке.
– Ага! Точно… Тады нет вопросов. Отработал номер, спрыгнул со стола, вот на эту штуковинку нажимаешь, и твой столик обратно превращается в чемодан! Ну, как?
– Замечательно!
Я вспомнил, что в самолет по «бизнес-классу» принимают всего двадцать килограмм багажа, и спросил:
– Он килограмм десять потянет?
– Ты что, Эдуард? Куды тебе такую тяжесть? Пять – пять с половиной – не больше. Я тута в авиационном институте малость хагээс-тридцать достал, так неужто я для тебя пожалею?!
– Что это за «хагээс»?
– Сталь такая. Только на космос идет. Тоненькая, легонькая, трех слонов выдержит. У тебя какой рабочий вес? Твой личный?
– Семьдесят три – семьдесят четыре.
– Вот и считай, что у тебя будет двадцатикратный запас прочности. Хватит тебе?
– Хватит. Налить?
– Не, рано пока. Я еще в обед стакан шлепну и будя. Вот я говорю – с таким портативным реквизитом можешь где хочешь работать – что в манеже, что на сцене в Кремлевском дворце, что на любой эстрадной халтуре!
Я подумал о том, что если мне удастся продать квартиру, машину и все остальное барахло за валюту, то после расчета с Женькой Овчаренко у меня еще останутся кое-какие деньжата. И надо будет их как-нибудь вывозить за пределы нашей великой и необъятной. И я спросил:
– А ножки будут трубчатые?
– Трубчатые. И неразборные, – Пал Петрович внимательно посмотрел на меня поверх очков. – Но тебе я могу одну ножку сделать с хохмой. Запихнешь туда – чего хочешь. Наварю фальшивые головки от винтов, а стыки заполирую так, что никто сто лет не догадается! Сделать?
– Да мне, вроде, как-то ни к чему…
– Сделаю! Глядишь и пригодится, – Пал Петрович что-то пометил в эскизе. – Слыхал – Левка Гаврилиди в Канаде остался? Пацан один из подкидных досок – в Египте. Я ему только-только ходули с амортизатором сотворил – он на них с подкидной доски тройной сальто-морталь с пируэтом делал… И на тебе! На хер ему там ходули?
– А тебе неохота уехать, а, Пал Петрович? – осторожно спросил я.
– Не, Эдик. Я там с голоду подохну.
– С твоими-то руками?!
– Хоть с руками, хоть без них. Я – человек пьющий. А тама этого не уважают. Это у нас чем больше закладываешь, тем больше с тобой нянькаются. А тама – извини-подвинься.
Словно в подтверждение сказанного Пал Петрович налил себе полстакана «Абсолюта»:
– Эх, Эдуард, нарушаю я с тобой свой регламент!
И выпил. Отрезал кусочек дыньки, понюхал его, но есть не стал. Отложил в сторонку и спросил меня тихо:
– Как думаешь, Эдик, война будет?
– Какая?
– Гражданская.
– Так она уже идет. Весь юг полыхает. Тебе этого мало?
– Не, Эдуард… Я тебя про нас спрашиваю – про Россию.
– Не знаю. Не думаю.
– А вот я так полагаю – будет. Ты глянь чего творится! Это же уму непостижимо! Не могут люди так долго выдерживать. Кака-никака отдушина, а должна произойти! Да и начальникам это на руку. Они под это дело чего хошь спишут.
– Да Бог с тобой, Петрович!
– Точно, Эдик, точно… По первости начнут, как всегда, жидов резать, а потом и брат на брата пойдет…
Я готов был подписаться под всем этим, но на всякий случай трусливо промолчал.
– Но мы с тобой уже свое отвоевали, – Петрович решительно завинтил пробку на «Абсолюте» и отставил бутылку в сторону. – И ты, и я. Хватит! Только мне жить с гулькин хер осталось, а у тебя еще лет сорок впереди. Уезжай, Эдуард, отсюда. А я тебе такой реквизитик заделаю – пальчики оближешь! С ним на любой манеж не стыдно будет выйти. Уезжай…
Все, все! Пора вызванивать какую-нибудь бабу! А то мне уже которую ночь мерещится эта молоденькая автобусная поблядушка. Так и вижу ее круглые коленки в заштопанных колготках, ее потрясающие ляжки из-под короткой кожаной юбочки…
Конечно, можно раскрыть мой замечательный секс-блокнотик, сесть на телефон и начать планомерно обзванивать весь список одноразовых телок. Но мне нужен был четкий «верняк». И я позвонил Юльке.
