Русские мужики рассказывают - [10]

Судя по материалам Дела № 34-а, отставной поручик Толстой за месяц пребывания в своем заволжском имении успел взбаламутить всю Патровскую волость. В описании современников один из эпизодов его проповеднической деятельности выглядел так:

"Крестьянин Николай Чирьев, зажиточный хозяин, один из убежденных последователей Льва Николаевича, давал односельчанам и окрестным жителям по договорам, засвидетельство-ванным в волостном правлении, ссуды деньгами и хлебом под обеспечение пашней, покосом или лесом. Лев Николаевич как-то заметил Чирьеву, что такие договоры и обеспечения нравственно не имеют никакого значения... "Ты им так поверь, - сказал Лев Николаевич. - На совесть. Ты вот поднимаешь землю, стараешься сделать ее плодородною. Так вот и совесть надо поднимать. А то совесть плода не будет давать, бурьяном порастет, совсем заглохнет. Если человек имеет совесть - он и без расписки тебе отдаст, а если не имеет, - ты хоть как его обязывай, все равно ничего не получишь". - "А как же быть с теми, у кого совести не окажется?" "Совесть у всех людей есть. У одних большая, у иных - малая, - отвечал Лев Николаевич. - Совесть воспитывать надо..."

- "Как же ее воспитывать-то?" - допытывался Чирьев. "Да вот... делите вы, известным порядком, пашню и сенокосы сообща, всем миром, - отчего же вам не установить известный порядок и в кредите? Установите давать деньги и хлеб без расписок и на совесть. И когда вы согласитесь держаться этого порядка, увидите, все должны будут блюсти свою совесть".

Чирьев передал предложение Льва Николаевича своим единомышленникам, и те согласились, в виде опыта, попробовать давать деньги и хлеб "без бумаги" на совесть. Опыт удался. Только двое не возвратили долга, потому что погорели; но и они пришли на мир, поклонились и попросили обождать".( Журнал "Русская Мысль" кн. XI, 1912. А. Дунин. Граф Л. Н. Толстой и толстовцы в Самарской губернии. По данным Самарского губернского архива.)

Хотя, как я уже говорил, крестьяне среди толстовцев составляли лишь небольшую часть, в глазах Льва Николаевича именно они, а не интеллигенция были наиболее искренними и оттого более ценными его единомышленниками. К мысли этой он постоянно возвращался в своих письмах. "Я крестьянскую жизнь знаю и непрестанно за нее душой страдаю и думаю о том, как помочь этому великому горю", - написал он крестьянину Калужской губернии Алексею Еремину. И эти слова лучше всего выражали его подлинное чувство к русскому мужику. Для обращающихся к нему крестьян находит Лев Николаевич удивительно добрые и теплые слова ("Третьего дня был у меня гимназист харьковский Попов. Я не знал, что он жил у вас. Он неясен и, думаю, был тяжел вам. То ли дело люди из народа. Третьего дня был у меня крестьянин молодой. Удивительная ясность и сила. Нынче был Новиков, другой крестьянин. Ах, если бы позволил Бог написать для них именно то, что хочется". Л.Н.Толстой В.Г.Черткову 2 октября 1897 г. Юбилейное собр. соч., том 88, стр. 55.). Он сохраняет терпение и уважительный тон даже тогда, когда его деревенские корреспонденты покушаются на его основные идеи и пытаются повернуть его в одних случаях к православию, а в других - к революционной борьбе.

Особенно теплы его ответы деревенским толстовцам. "Письмо ваше мне было очень приятно получить, потому что всегда радостно узнать, что люди одинаково с тобой веруют", - писал он Кириллу Вороне из Харьковской губернии(Письмо от 26 сентября 1909 г. Том 80, стр. 112.). "Любезный брат, - обращается Толстой к крестьянину Владимирской губернии Семену Рыбаку. Не имею ни малейшего сомнения в вашей искренности. Общение с такими людьми как вы и мысль о том, что мои писания могли помочь им в их духовном росте, составляют лучшую радость моей жизни" (Письмо от 9 октября 1909 г. Том 80, стр. 131.)

Двойственное отношение к толстовцам проходит через все последнее тридцатилетие жизни Льва Николаевича. Его радуют отдельные люди, в которых он видит действительных своих единомышленников. Такие люди, кто бы они ни были и где бы ни жили, всегда для него подарок. Особенно высоко ценит он того, кто оказался достаточно сильным, чтобы преобразить свою жизнь, построить ее на соблюдении Евангельских заповедей. "За что мне такая радость - восклицает он, узнав о своем единомышленнике, американском писателе Эрнсте Кросби (1856-1907). - Как это сделалось, что люди, так как и я, еще больше чем я, любят то самое, чем я живу, и служат тому же самому, чему служить я уже начинаю чувствовать свое бессилие" (Письмо Л.Н.Толстого к В.Г.Черткову от 21 января 1907 г. Цит. по кн.: М.В.Муратов. Л.Н.Толстой и В.Г.Чертков по их переписке. М., 1934, стр. 361.). Он хочет, чтобы таких примеров было как можно больше, в идеале, чтобы все общество постепенно переняло его принципы жизни. Но вместе с тем у него возникает тягостное чувство, когда он наблюдает за массовыми усилиями толстовцев, объединяющихся в коммуны и колонии. В коммунах этих возникают бесконечные ссоры, дрязги, взаимное недоброжелательство. К концу своей жизни он ощутил уже явную антипатию к этим интеллигентским коммунам. В ту сферу духа, где каждый шаг был им выстрадан, где каждый вывод находил он путем глубокого личного раздумья, строители коммун и колоний вносили вульгарную суету, многословие, а главное - недоброже-лательство друг к другу. При таком подходе жизнь "миром" теряла для Толстого всякий смысл. Когда в 1909 году сельский учитель Попков запросил Льва Николаевича о том, где можно сыскать земледельческие толстовские колонии, тот ответил с несвойственной ему в таких случаях резкостью, что никаких колоний не знает и вообще считает устройство колоний и общин с особым, специальным уставом "для нравственного совершенствования бесполезным и скорее вредным"( Л.Н.Толстой - Н.Попкову 22 июля 1909 г. Полн. собр. соч., том 80, стр. 30.). Колеблясь между толстовством "общинным" и "индивидуальным", Толстой явно предпочел в конце концов последнее.