Русские и русскость - [10]

Уже упомянутый Игорь Васильев верно писал в своей статье об огромной роли русской культуры в ограничении негативных сторон менталитета. Особенно это касается православия. И пока культура (в особенности традиционная, народная) была сильна, на пути индивидуализма и произвола стояла пусть и не идеальная, но достаточно действенная система защиты. Взять хотя бы воспетые славянофилами и почвенниками идеалы крестьянского мира. Они не всегда реализовывались в полной мере на практике, но и не были пустым звуком.

Русский человек не жил в мире бескомпромиссных догм, которые он был обязан выполнять в обязательном порядке. Но культура заключала его свободу в рамки, внутри которых существовали разные варианты выбора. Но за рамки выходить было нельзя: есть такие выражения, как «видеть берега», «не видеть берегов».

В рамках традиционной русской культуры русский человек как носитель определённого менталитета мог минимизировать конфликты и достаточно эффективно взаимодействовать с соотечественниками.

Соборность, коллективизм, общинность, которыми так восхищались консерваторы и народники, были ценностями культуры. А такие ценности часто не вытекают из менталитета, но противостоят ему. Ценностями культуры нередко становится то, чего нелегко достичь. Об этом весьма тонко написал еще Фридрих Ницше.

Американский индивидуализм — такая же ценность культуры, как и русский коллективизм. И реализовывать на практике этот принцип зачастую нелегко. В быту американец гораздо менее свободен и зависим от мнения окружающих, чем русский, и от соседей, которые бдительно за ним надзирают, и от принципов политкорректности, и от чего угодно.

Американское общество, в отличие от русского, тяготеет не к анархии, а к технократическому фашизму, в чём-то сходному с муравейником, где человек — всего лишь производственная функция. От окончательной фашизации США спасают культурные герои-индивидуалисты, ярко выраженные свободолюбцы, такие как Сноуден.

Такие индивидуалисты в Америке относительно редки, но очень важны для сохранения стабильности культуры, избавления её от перекосов, так же как для русской культуры важны коллективисты и альтруисты.

Неудивительно, что в старину немалое количество представителей нерусских народов делали выбор в пользу русской национальной идентичности. Можно было более свободно выразить свою индивидуальность и реализовать заложенный потенциал и одновременно быть защищённым традициями и правилами, особенно когда речь идёт о представителях «продвинутых» социальных групп (аристократов, интеллектуалов, предпринимателей). Такой выбор был нередок как среди представителей европейских, так и восточных народов.

* * *

Немного о русском способе управления, так называемой русификации. На деле это совсем не пропаганда и не навязывание русского языка и культуры. Её могло и не быть. И этноязыковое обрусение происходило почти всегда добровольно. И вообще, русификации по большей части подвергались сами русские и в большей степени восточные славяне.

На практике русификация представляла из себя копирование социально-государственного устройства, принятого в России, чёткое деления народа или какого-либо социального организма на две части — на некое великое и могущественное «правительственное начало» и бесправную и ничтожную массу. Хотя если речь идёт о нерусских, то эта масса унижалась и подавлялась гораздо меньше, чем русская. Нередко после вхождения в империю её положение даже улучшалось.

Но в любом случае вбивался клин между правительственным началом и основной массой. Отчуждение доводилось до максимального уровня. Местное правительственное начало интегрировалось в общероссийское и получало неограниченные права, в том числе и по отношению к простым русским. Социальное тело оказывалось расколотым и управляемым тем же общероссийским правительственным началом.

Лучше всего это проходило и проходит с собственно русскими социально-профессиональными общностями, такими как церковь или армия, что сделало их подконтрольными государству. Дореволюционная интеллигенция сопротивлялась такой русификации относительно успешно.

Также достаточно успешно эта модель работала с восточными славянами. До революции подавляющее большинство привилегированных малороссов однозначно ощущали себя русскими, и если бы не революция и австро-венгерская Галичина, то особый украинский народ мог бы и не сложиться до сих пор. Многие неславянские народы были гораздо устойчивее к русификации и принимали её лишь частично.

Наиболее наглядное проявление русификации — большевизм, возникший тогда, когда носители власти пытались разбить любое более или менее жизнеспособное социальное тело, включая отдельную семью.

Интересен пример того, как поступили с крестьянством. Оно долгое время оставалось «внесистемным» по отношению к остальному обществу. Значительная часть его жизни оставалась вне государственного законодательства, было вписано, скорее, в природные ритмы, чем в социальную среду. Оно служило постоянным источником напряжённости, неподконтрольности. В первой половине XX столетия «правительственное начало» решило с крестьянством покончить, по крайней мере в прежнем его виде.