Русские беседы: соперник «Большой русской нации» - [52]

Автор этой книги, один из наиболее известных и уважаемых современных украинских историков, профессор каф. истории им. Михаила Грушевского и директор Украинского научного института Гарвардского университета, Сергей Плохий, на презентации в Высшей школе экономики[51] говорил, что, вообще-то, его интересовало текстологическое исследование «Истории русов», к работе над которым он возвращался на протяжении большей части своей научной карьеры. Но какое хорошее издательство согласится издавать работу по текстологии – и даже если согласится, кто будет ее читать? В результате вокруг текстологических исследований вырос прекрасный текст, вводящий в перипетии и украинской интеллектуальной истории XIX – начала XXI в., и в процессы нациестроительства, и в то, как центр управлял имперской окраиной, как она переставала быть окраиной, превращаясь в одну из «обычных» частей империи, как на это реагировали местные привилегированные группы и т. д. Собственно, получившаяся в итоге книга может служить лучшим введением в историю украинского национального движения – не самой историей, разумеется, но идеальным «первым шагом», аккуратно, увлекательно и точно вводящим в самую толщу переплетения интересов, интеллектуальных влияний, местных споров, российского и европейского контекста. Она идеальна в качестве введения еще и потому, что с первого же шага отучает от любых простых ответов, за счет не только масштаба авторских познаний, но и филигранной литературной техники создавая многоуровневое описание, когда макросхема не вытесняет из поля зрения локальную ситуацию, а она, в свою очередь, не подменяет индивидуальных позиций конкретных людей. Что до последних, то именно здесь проявляется в особенности дарование автора – мало какой текст настолько «населен»: дело не в числе персоналий (именной указатель многих работ куда больше), а в индивидуализации персонажей. Участники рассказываемой Плохием истории (точнее: историй, которые сложным и идеально продуманным образом оказываются переплетены в тексте, в итоге создавая целостную, объемную картину) находятся каждый в своем месте и времени: это не «оживление» материала, а идеальный способ работы с ним, когда отсутствие той или иной информации о действующем лице не менее важное обстоятельство, чем ее наличие, поскольку также говорит о времени, месте, условиях действия – о том, что сохранялось и каким образом, а что исчезало или изначально не фиксировалось. Пробелы, лакуны, остающиеся в материале, – это не меньшая реальность прошлого, чем любое «воспоминание» о нем, поскольку свидетельствуют о непринадлежности нам этого прошлого, его инаковости по отношению к нам, обозначая границу: границу памяти, границу свидетельства, границу знания.

«История русов», чьим автором указан епископ Григорий Конисский, становится известна с 1820-х годов и быстро получает широкую огласку – ее эпизоды вдохновили Рылеева и Пушкина, они отразились в «Тарасе Бульбе», к ней восходит наиболее знаменитый вариант истории гетмана Полуботка и т. д. Достаточно скоро, уже к середине 1840-х, данный текст вызвал сначала сомнения историков в своей точности и достоверности, а затем было установлено, что он является фальсификацией. В последнем нет ничего особенного – эпоха романтизма, с формирующимися национальными движениями, стремлением «удревнить» свою историю, найти «великие памятники прошлого», наталкивается на отсутствие или бедность подходящих преданий, а когда они есть, эти источники и предания далеко не всегда говорят то, что готовы услышать их читатели. Отсутствие или недостаточность таких источников порождает готовность принять фальсификацию – самый известный случай подобного рода, разумеется, история поэм Оссиана, но перечень аналогичных произведений весьма велик – можно вспомнить и творчество Ганки, работы Срезневского и т. д. Характерно, кстати, как отмечает Плохий, что фальсификация чаще разоблачается не той группой, которая ближе к фальсифицируемому материалу и лучше его знает, поскольку успешная фальсификация соответствует ее ожиданиям и она склонна закрывать глаза, не замечать имеющихся в фальшивке погрешностей: так, аргументированные сомнения в открытии оссиановых поэм Макферсоном были высказаны не знатоками шотландской старины в Эдинбурге и Глазго, а англичанами. Равным образом и погрешности в «Истории русов» обратили на себя внимание публично при попадании данного текста в руки русских историков, и уже затем факт подделки был признан и украинскими любителями старины.

Однако, если бы речь шла еще об одной, пусть и весьма интересной, фальсификации романтической эпохи, то данный случай не имел бы особенного значения для широкой аудитории, тем более что «История русов» предполагает удревнение текста по сравнению с реальным временем его написания немногим более полувека: фальсификация здесь выступает как способ скрыть реальное авторство и/или придать тексту больший авторитет, приписав его весьма почитаемому в империи епископу Могилевскому Григорию Конисскому. Исторические неточности, прямые ошибки и вольные фантазии по поводу обстоятельств прошлого привлекли внимание очень скоро, и если бы речь шла об историческом источнике, то последующие изыскания о происхождении этого текста и его смысле имели бы преимущественно академический интерес. В данном случае, однако, это скорее «исторический памфлет», политический текст, проговаривающий политическое через историю, в этом смысле он привлекал и первых читателей и, что особенно важно, сохранил и даже расширил аудиторию после того, как фальсификация была установлена.