Русская земля. Между язычеством и христианством. От князя Игоря до сына его Святослава - [114]

Итак, полюдье и дань устанавливали внутри зависимого от Киева населения Русской земли довольно четкую политическую градацию. Часть его («языки», угличи, радимичи) была связана с Киевом только внешним образом, посредством унизительной даннической зависимости; в остальном это «племя смердье» было предоставлено самому себе. Большинство же «примученных» русами восточнославянских племен в ходе исторического развития Русской земли перестало платить дань киевскому князю. Отныне их зависимость от князя выражалась в обязанности «вознаграждения» его за общественную службу.

По-видимому, замену дани полюдьем можно рассматривать как свидетельство глубокого упадка «своих княжений» (племенных властей) у славян. Местные племенные «князья» северян, древлян, дреговичей, кривичей окончательно отказались от всяких претензий на объединяющее значение их власти в пределах племенной земли; они уступили киевскому князю свои функции военных сторожей, судей, устроителей «земляной правды», а вместе с этими функциями отдали ему и древнее право «гощения» у своих соплеменников. Конечно, полюдье Игоря во «внешней Росии» было лишено того патриархально-идиллического характера, каким оно отличалось в Среднем Поднепровье, где киевский династ «от рода русского» воспринимался здешними «людьми земли Русской» в качестве их «природного» правителя. В отношениях князя со словенами не было того политического равновесия и той взаимообусловленности положений, какими отличались его отношения с «кыянами». Грабительская сущность зимних наездов киевского князя в восточнославянские «Славинии» и «земли» напрасно рядилась в привычные родоплеменные покровы. Для восточнославянских племен «великий князь русский» оставался незваным гостем, пришлецом, «находником», столовавшимся у них по праву сильного (сообщение Гардизи). Ярко выраженный элемент насилия способствовал постепенному перерождению полюдья: из социально-политического и религиозного института родоплеменного общества оно превращалось в первую форму зарождавшегося государственного механизма. Хотя ритуально-обрядовая оболочка полюдья оставалась нетронутой, но в этих старых мехах пенилось новое вино. Полюдье «теряло архаическое религиозное содержание за счет расширения экономических, социальных, политических и тому подобных начал, относящихся не столько к сфере сверхчувственного, сколько к прозе реальных земных дел. Оставаясь средством общения князя с населением, а также способом властвования, полюдье вместе с тем превращалось в княжеский сбор, приближающийся к налогу»[488]. Объезд подвластных племен терял черты внешнеполитической акции и становился делом внутреннего управления. Отношения этнического господства-подчинения мало-помалу окрашивались в тона социальной эксплуатации, племенной термин русь приобретал также сословное значение («вся русь», то есть княжеская дружина), князь из завоевателя превращался в правителя, на котором в конце концов замыкались все токи и связи общественной жизни. Благодаря всему этому бывшие восточнославянские данники Киева переходили из разряда смердов, окольных племен, окружавших этнически и территориально обособленную общину полян/руси, в разряд людей Русской земли, непосредственно вовлеченных — пускай и насильственным образом — в исторический процесс образования древнерусской народности и древнерусского государства.

Рабовладение

 В апреле, с завершением полюдья, начинался сезон охоты на рабов. По Днепру, Дону, Волге и их притокам устремлялись быстроходные русские ладьи. Гардизи пишет, что русы «нападают на славян, подъезжают к ним на кораблях, высаживаются, забирают их в плен». Беспощадность русов в грабеже и разбое отмечают все средневековые авторы. Гельмольд, например, говорит, что поморским славянам вообще «была врождена свирепость, ненасытная, неукротимая, которая наносила гибель окрестным народам, на суше и на море». Но руяне (жители острова Рюген, коренная балтийская русь) были славны тем, что «даже своих [славян] не щадят». Поставщиками рабов для киевских русов служили те славянские племена, на которые еще не распространился обычай полюдья (главным образом кривичи и вятичи), а также финноугорские народности Поволжья.

К началу июня, когда из Киева отплывали купеческие караваны, в городе скапливались сотни, а то и тысячи пленников. Значительная их часть сразу же отправлялась на жертвенный алтарь. По известию Титмара Мерзебургского, поморские славяне после возвращения из успешного похода чтили своих богов человеческими жертвоприношениями. Лев Диакон пишет, что русы, хороня в Доростоле своих павших воинов, закололи «по обычаю предков множество пленных, мужчин и женщин». Еще какая-то часть пленников оседала на княжьем дворе в качестве отроков и домашней прислуги. В 944 г. Игорь, «утвердив мир с греками», одарил императорских послов «скорою, и челядью и воском». Вероятно, гриди тоже владели челядью, предназначенной для личной эксплуатации. Договор 944 г. знает беглого челядина, «ускочившего от руси».

 Но потребности «двора княжа» в рабском труде пока что удовлетворялись небольшой частью полона. Основная масса захваченных рабов предназначалась для продажи. Челядь непременно присутствовала в ряду традиционных товаров русских купцов — мехов, меда и воска. Святослав следующим образом перечислил «блага», которые «сходились» в милом его сердцу Переяславце на Дунае: «от Грек поволоки, злато, вина и овощеве разноличьнии, из Чех и из Угьр — серебро и комони [лошади], из Руси же — скора [пушной товар] и воск и мед и челядь». В Царьграде был особый рынок, «идеже рустие купци приходяще челядь продают».