Русская Венера - [90]
— О-е-ей! Миленькие вы мои. Как жить-то будем?
Володя сказал своим непреклонно ясным голосом, не вырываясь, однако, из Жениной руки:
— Ну, зачем вот так! Неужели трудно было…
Женя крепче прижала его голову:
— Молчи, Володенька… Ничего, ребята. Направимся. Проживем. Где наша не пропадала…
БИРЮЗОВЫЕ, ЗОЛОТЫ КОЛЕЧИКИ
Ремонтировали старинный особняк в центре города. Жильцов не выселяли, и они все как бы влились в строительную бригаду, добровольно превратившись в подсобных рабочих: вытаскивали мусор, передвигали гардеробы-буфеты, подкрашивали, подколачивали, с искательной готовностью бегали в магазин: «Уж вы, ребята, только побыстрее. Устали в этом кавардаке жить».
В одной из комнат, с лепными карнизами и зеленовато-желтым изразцовым выступом бывшей печи, плотник Федор Крылов вскрыл пол и копал траншею, очищая внутреннюю стенку фундамента. Вокруг Федора, вернее, вокруг его головы, ходила по оставленным половицам хозяйка комнаты, толстая маленькая старуха с удивительно морщинистым лицом. Морщины располагались не с обычной поперечностью — от глаз и крыльев носа к мелкой ряби на скулах, — но вдоль лица: как будто старуха попала однажды под необыкновенный дождь, и струи проточили эти желобки, а верхнюю губу, изрезав, собрали в потемневшую запылившуюся теперь гармошечку.
Старуха топталась в комнате вроде бы без дела, просто время проводила — Федору она ничем помочь не могла, — но уж так пристально заглядывала она в подполье, так внимательно провожала чуть ли не каждый взмах лопаты маленькими круглыми глазками со студенисто-белесыми наплывами на зрачках, что ясно было: старуха торчит тут неспроста.
Федор разогнулся, подтянулся на половицах, сел — ладный, плотный, с чубчиком над крепким костистым лбом, хрящеватый небольшой нос в окалине веснушек.
— Петровна, ты чего тут высматриваешь? Принесла бы попить лучше.
— Часто, Феденька, отдыхаешь. Ведро воды тебе вытаскала. — Старухе, видно, не хотелось уходить из комнаты. — Так посиди.
— А ты сама залезь, покопай — в горле как наждаком прошлись. — Он чихнул. — Едкая пыль, старинная. Лет сто ей, наверно.
— Не меньше, Феденька, не меньше. Ну, тогда подожди меня, я быстро. Сюда ведро-то принесу. — Старуха проворно, чуть не бегом, вернулась из кухни с ведром, с кружкой. — Вот, Феденька. Пей на здоровье.
— Не помнишь, Петровна, сколько в ведре воды спирту содержится? Может, ты мне его в чистом виде?
— Ни стыда у вас, ни совести. С утра вымогаете. Да за такие мучения вы нам каждый день подносить должны. Хуже квартирантов живем — все вам угодить не можем.
— А мы — вам, — Федор спрыгнул, взялся за лопату.
Старуха опять зорко склонилась над ним. Вот лопата, как бы взбрызнув, ударилась о железо, заскрежетала по нему — Федор подвел лопату поглубже, поддел что-то, нажал на черенок посильнее. С глухим, пружинным дребезгом надломилось что-то, и тотчас послышался легкий, сыпучий звон. Федор потянул лопату на себя — увидел на ее ладони какие-то пыльные кольца, колечки, обрывок тонкой цепи — на такой, примерно, он держал своего Шарика.
— Ребя… — закричал было Федор, желая созвать товарищей, но старуха быстро, сильно залепила ему рот сухой, мягкой ладошкой, пахнувшей ванилью и валерьяновыми каплями.
— Молчи, Феденька, молчи, — спокойным, даже ласковым шепотком говорила старуха и, не отнимая ладони от его рта, по Федору сползла в подполье. — Без дружков твоих обойдемся.
Он наконец вывернулся из-под ладони:
— Ну, ты даешь, Петровна! Пусть ребята посмотрят, что я тут за ерундовину откопал! Жалко, что ли?
— Вас тут, Феденька, целая орава. Или на двоих разделить, или на ораву. Есть разница?
— Да что делить-то?
— А вот сейчас посмотрим. У меня и свечка под рукой оказалась. — Старуха достала из жакетки огарок. — Чиркни-ка, Феденька.
Наклонились над развороченным железным сундучком.
— Насквозь проржавел, — заметил Федор. — Потому так легко и подался.
Серой грудкой лежали на клочках полуистлевшей голубой материи кольца, браслеты, перстни, цепочки, серьги, часы и тьма других, неизвестного Федору назначения, загогулинок и закорючек. Все это в наростах закаменелой пыли, хлопьях ржавчины, в потеках шелушащейся плесени.
— На вид твое сокровище, Петровна, плюнуть и растереть. Боязно взяться.
Старуха стояла уже на коленях, расстелила белый платок и, сделав ладони ковшиком, зачерпнула сверху груды. Потрясла, позвенела, замерла, прислушиваясь, и осторожно пересыпала на платок. Второй ковшик был пожадней, и старуха опрокинула свечку. В темноте, вернее, в черно-серых и плотных сумерках Федор успел заметить, что старуха, поправляясь, сунула горсть в карман жакетки. Федор рассмеялся, зажигая спичку.
— Смотри, как тебя разобрало. Что ж ты сразу жульничать-то? Еще и в утайку хочешь. Раз уж теперь компаньоны, так уж давай без воровства.
— Само по себе, Феденька, вышло. Ей-богу, не хотела. Сами руки-то сблудили.
— Петровна, а как это ты свечку сообразила? Будто готовилась. Знала, что ли?
— Чуяла, Феденька. Как вы дом-то начали потрошить, так я свечку с собой и таскаю. Все в стенках ждала. Уж и постукивала, ходила. В щели ножом тыкала. Газеткам верить, так обычно в стенках находят.
