Русская Вандея - [11]

Через трое суток наш ноев ковчег кое-как добрался до Керчи. В бухте ни одного судна. На пристани сиротливо бродит какой-то герой ранних произведений Горького.

— А тут что у вас за республика? Какая власть?

— Здесь у нас своя республика, крымская.

— А до России еще далеко?

— До России? Весь свет проедешь, — не найдешь такой. Была да вся вышла.

В порту хозяйничают немцы. Вскоре после того, как пароход причалил, на пристани появился отряд немецких солдат во главе с молоденьким, красивеньким лейтенантом. Позже я узнал, что его фамилия была Вих-ман. Просто Вихман, без фона. Германское офицерство за время грандиозной мировой войны разаристократилось.

— Вы все арестованы! — объявил нам лейтенант через переводчика — еврея.

Среди офицерства воцарилась суматоха.

— Как? За что?

— Говорили, что немцы идут против большевиков, с которыми и мы едем драться, а тут вот тебе, на тебе…

— Ловушка!

— Безобразие!

— Господа! — громко передает переводчик распоряжение Вихмана. — Согласно действующим здесь правилам вы будете обезоружены. Предъявите солдатам ваши шашки, револьверы, винтовки. За утайку оружия полагается расстрел.

Дипломатические переговоры с лейтенантом не привели ни к чему. Пришлось подчиниться приказу.

— Бэри шашку, бэри киньжал, а-аставь нажну! — протестует офицер-горец, владелец старинного кривого ятагана, украшенного серебряной резьбой.

Толстомордый ландштурмист силой вырывает у него оружие. В глазах джигита сверкают молнии.

— Каспада, запротэстуем! — апеллирует он к толпе, размахивая вокруг головы руками, словно ветряная мельница.

Предложение не находит отзвука.

— И какая же это сволочь призвала эту чухонскую мразь в Россию! — срывается только единственный протест с языка моего соседа, новоявленного Вальтера Голяка.

Солдаты кайзера с презрением прошли мимо него: у будущего «астраханца» не оказалось и шашки, которую он утратил в том же славном бою, в воротах Эрзерума.

У меня в кармане лежал крошечный браунинг, имевший свою небольшую историю. В 1915 году, в г. Карее, из него застрелилась молоденькая сестра милосердия. Военный следователь, произведя следствие и не найдя никаких признаков чьей-либо виновности в трагической смерти девушки, направил дело на прекращение, приложив браунинг в качестве вещественного доказательства. Дело прекратили. У покойной не нашлось родственников, которым можно было бы передать револьвер, и он пролежал в прокуратуре до 1918 года. При расформировании суда я был назначен председателем комиссии по сортировке и рассылке вещественных доказательств. За неимением у меня револьвера я взял эту смертоносную, бесхозяйную крошку себе.

— Zeigen sie, bitte, ihre Waffen,[9] — просопел толстомордый немец, уставив в меня свои бесцветные глаза.

Я запустил руку в карман кителя и готов был вынуть стальное бебе, как вдруг раздался громкий окрик лейтенанта:

— Da befinden sich die Flinten.[10]

Вихман стоял перед громадными сундуками полковника и молотил по ним своим стэком.

Солдаты, оставив меня в покое, бросились к начальнику.

Старик, перепуганный до смерти, силился заслонить от немцев свое добро.

— Я… я отставной, — жалобно лепетал он. — Еду в Ростов, чтобы купить себе, например, шубу на зиму, а не воевать… Боже упаси меня на склоне лет заниматься этакой глупостью… Я совсем статский человек.

Лейтенант, не обращая внимания на вопли старика, приказал солдатам вскрыть сундуки. Те хотели было уже ломать крышки, как полковник дрожащими руками вынул откуда-то из-за пазухи ключи и обнажил свое богатство перед изумленными зрителями. Один сундук был сплошь набит кардонками с парфюмерией, другой — бязью и сукнами. Раскрыли корзины — там всевозможные предметы роскоши, какие за бесценок сбывались в Тифлисе русскими. Среди груды безделушек белело громадное страусовое яйцо в серебряной оправе.

— Der Kaufmann?[11] — спросил лейтенант, всматриваясь в полковника.

Переводчик повторил вопрос по-русски.

— Что вы, что вы! Тридцать лет служил вере, царю и отечеству и ни разу не посрамил чести мундира этаким делом.

— Зачем же все это везете? У вас целый магазин.

— Видит господь бог, каюсь: думал в Ростове или на Кубани променять все это на хлеб. Семья у меня, что батальон… Внуки, племянники… Все голодают в Тифлисе.

— Спекулянт! — презрительно процедил сквозь зубы нищий подпоручик.

Презрительно махнул рукой и лейтенант.

Солдаты отошли от старика, который с необычной для его лет живостью начал перевязывать веревками свой багаж.

Я за время этой истории успел таки спрятать за голенище сапога свой миниатюрный браунинг.

Когда обезоружение кончилось, нас, офицеров, — всего набралось душ полтораста, — вывели под конвоем на пристань.

— Ein, zwei, drei… Пересчитали. Затем усадили в катера.

— Бабушка! Погадай-ка, куда нас везут? — крикнул толкавшейся на пристани нищенке «некто в белом». Так: за время пути зубоскалы прозвали одного прапора, который днем ходил в нижней рубахе, ночью — в светлой офицерской шинели.

Старуха грустно покачала головой.

— Ох, голубчики родненькие! Онодысь тоже вот этак партию увезли… Сказывают, всех застрелили супостаты. Не без того, как на расстрел вас везут.