Русская поэзия начала ХХ века - [66]

И склонен над приказов бумажною кипой,

Шептал, умирая: «Мы победили!»

Над пропастью дядя скакал,

Когда русские брали Гуниб[295].

И от раны татарскою шашкой стекал

Ручей. — Он погиб.

То бобыли, то масть вороная

Под гулкий звон подков

Носила седоков

Вдоль берега Дуная.

Конюшен дедовских копыта,

Шагами русская держава

Была походами покрыта,

Товарищами славы.

Тот на востоке служил

И, от пули смертельной не сделав изгиба,

Руку на сердце свое положил

И врагу, улыбаясь, молвил: «Спасибо».

Теперь родовых его имений

Горят дворцы и хутора,

Ряды усадебных строений

Всю ночь горели до утра,

Но, предан прадедовским устоям.

Заветов страж отцов,

Он ходит по покоям

И теребит концы усов.

В созвездье их войдет он сам!

Избранники столицы,

Нахмурив свои лица,

Глядят из старых рам.

<1910?>

Конь Пржевальского

Гонимый — кем, почем я знаю?

Вопросом: поцелуев в жизни сколько?

Румынкой, дочерью Дуная,

Иль песнью лет про прелесть польки, —

Бегу в леса, ущелья, пропасти

И там живу сквозь птичий гам,

Как снежный сноп сияют лопасти

Крыла, сверкавшего врагам.

Судеб виднеются колеса

С ужасным сонным людям свистом.

И я, как камень неба, несся

Путем не нашим и огнистым.

Люди изумленно изменяли лица,

Когда я падал у зари.

Одни просили удалиться,

А те молили: озари.

Над юга степью, где волы

Качают черные рога,

Туда, на север, где стволы

Поют, как с струнами дуга,

С венком из молний белый черт

Летел, крутя власы бородки.

Он слышит вой власатых морд

И слышит бой в сковородки.

Он говорил: «Я белый ворон, я одинок,

Но всё — и черную сомнений ношу,

И белой молнии венок —

Я за один лишь призрак брошу,

Взлететь в страну из серебра,

Стать звонким вестником добра».

_____

У колодца расколоться

Так хотела бы вода,

Чтоб в болотце с позолотцей

Отразились повода.

Мчась, как узкая змея,

Так хотела бы струя,

Так хотела бы водица

Убегать и расходиться,

Чтоб ценой работы добыты,

Зеленее стали чеботы,

Черноглазые, ея.

Шепот, ропот, неги стон,

Краска темная стыда,

Окна, избы с трех сторон,

Воют сытые стада.

В коромысле есть цветочек,

А на речке синей челн.

«На, возьми другой платочек,

Кошелек мой туго полн».

«Кто он, кто он, что он хочет?

Руки дики и грубы!

Надо мною ли хохочет

Близко тятькиной избы?»

«Или? или я отвечу

Чернооку молодцу,

О сомнений быстрых вече,

Что пожалуюсь отцу?

Ах, юдоль моя гореть!»

Но зачем устами ищем

Пыль, гонимую кладбищем,

Знойным пламенем стереть?

И в этот миг к пределам горшим

Летел я, сумрачный, как коршун.

Воззреньем старческим глядя на вид земных шумих,

Тогда в тот миг увидел их.

<1912>

Перуну

Над тобой носилась беркута,

Порой садясь на бога грудь,

Когда миял[296] ты, рея, омута,

На рыбьи наводя поселки жуть,

Бог, водами носимый,[297]

Ячаньем встречен лебедей.

Не предопределил ли ты Цусимы

Роду низвергших тя людей?

Не знал ли ты, что некогда восстанем,

Как некая вселенной тень,

Когда гонимы быть устанем

И обретем в временах рень,

Сил синих снем.

Когда копьем мужья встречали,

Тебе не пел ли — мы не уснем

В иных времен начале.

С тобой надежды верных плыли,

Тебя провожавших зовом «боже!»,

И как добычу тебя поделили были,

Когда взошел ты на песчаной рени[298] ложе.

Как зверь влачит супруге снеди,

Текущей кровью жаркий кус,

Владимир не подарил ли так Рогнеде[299] —

Твой золоченый длинный ус?

Ты знаешь: путь изменит пря.

И станем верны, о Перуне,

Когда желтой и белой силы пря

Перед тобой вновь объединит нас в уне,

Навьем[300] возложенный на сани,

Как некогда ты проплыл Днепр —

Так ты окончил Перунепр,

Узнав вновь сладость всю касаний.

<1914>

Написанное до войны [301]

Что ты робишь, печенеже,

Молотком своим стуча?

— О прохожий, наши вежи

Меч забыли для мяча.

В день удалого похода

Сокрушила из засады

Печенегова свобода

Святославовы насады[302].

Он в рубахе холщевой,

Опоясанный мечом,

Шел пустынной бечевой.

Страх для смелых нипочем!

Кто остаться в Перемышле

Из-за греков не посмели,

На корму толпою вышли —

Неясыти[303] видны мели.

Далеко та мель прославлена,

Широка и мрачна слава,

Нынче снова окровавлена

Светлой кровью Святослава.

Чу, последний, догоняя,

Воин, дальнего вождя,

Крикнул: «Дам, о князь, коня я,

Лишь беги от стрел дождя!»

Святослав, суров, окинул

Белым сумраком главы,

Длинный меч из ножен вынул

И сказал: «Иду на вы!»

И в трепет бросились многие,

Услышав знакомый ответ.

Не раз мы, в увечьях убогие,

Спасались от княжеских чет.

Над смущенною долиной

Он возникнул, как утес,

Но прилет петли змеиной

Смерть воителю принес.

«Он был волком, не овечкой! —

Степи молвил предводитель. —

Золотой покрой насечкой

Кость, где разума обитель.

Знаменитый сок Дуная

Наливая в глубь главы,[304]

Стану пить я, вспоминая

Светлых клич: «Иду на вы!»

Вот зачем сижу я, согнут,

Молотком своим стуча,

Зная, шатры сегодня дрогнут.

Меч забудут для мяча.

Степи дочери запляшут,

Дымом затканы парчи,

И подковой землю вспашут,

Славя бубны и мячи.

<1914>

Волошин М. А.

Луна восходит над заливом

Акварель. 1926

Государственная Третьяковская галерея

Тризна

Гол и наг лежит строй трупов,

Песни смертные прочли.

Полк стоит, глаза потупив,

Тень от летчиков в пыли.

И когда легла дубрава

На конце глухом села,

Мы сказали: «Небу слава!» —

И сожгли своих тела.

Люди мы иль копья рока,

Все в одной и той руке?

Нет, ниц вемы[305], нет урока,

А окопы вдалеке.

Тех, кто мертв, собрал кто жив,