Русская поэзия начала ХХ века - [55]

Двадцать первое. Ночь. Понедельник.

Очертанья столицы во мгле.

Сочинил же какой-то бездельник,

Что бывает любовь на земле.

И от лености или со скуки

Все поверили, так и живут:

Ждут свиданий, боятся разлуки

И любовные песни поют.

Но иным открывается тайна,

И почиет на них тишина…

Я на это наткнулась случайно

И с тех пор все как будто больна.

1917

«Лучше б мне частушки задорно выкликать…»

Лучше б мне частушки задорно выкликать,

А тебе на хриплой гармонике играть,

И, уйдя, обнявшись, на ночь за овсы,

Потерять бы ленту из тугой косы.

Лучше б мне ребеночка твоего качать,

А тебе полтинник в сутки выручать,

И ходить на кладбище в поминальный день

Да смотреть на белую божию сирень.

1914

ИЗ КНИГИ СТИХОВ «ПОДОРОЖНИК» (1921)

«Мне голос был. Он звал утешно…»

Мне голос был. Он звал утешно,

Он говорил: «Иди сюда,

Оставь свой край глухой и грешный,

Оставь Россию навсегда.

Я кровь от рук твоих отмою,

Из сердца выну черный стыд,

Я новым именем покрою

Боль поражений и обид».

Но равнодушно и спокойно

Руками я замкнула слух,

Чтоб этой речью недостойной

Не осквернился скорбный дух.

1917

Серов В. А.

1905 год. После усмирения

Карикатура на Николая II. 1905

Государственная Третьяковская галерея

МИХАИЛ ЗЕНКЕВИЧ [226]

ИЗ КНИГИ СТИХОВ «ДИКАЯ ПОРФИРА» (1912)

«Пары сгущая в алый кокон…»

Пары сгущая в алый кокон,

Как мудрый огненный паук,

Ткет солнце из цветных волокон

За шелковистым кругом круг.

И тяжким тяготеньем сбиты,

И в жидком смерче сгущены,

Всего живущего орбиты

И раскаленны и красны.

И ты, мой дух, слепой и гордый,

Познай, как солнечная мгла,

Свой круг и бег алмазно-твердый

По грани зыбкого стекла.

Плавь гулко в огненном удушье

Металлов жидкие пары

И славь в стихийном равнодушье

Раздолье дикое игры!

1910

Темное родство

О темное, утробное родство,

Зачем ползешь чудовищным последом

За светлым духом, чтоб разумным бредом

Вновь ожило все, что в пластах мертво?

Земной коры первичные потуги,

Зачавшие божественный наш род,

И пузыри, и жаберные дуги —

Все в сгустке крови отразил урод.

И вновь, прорезав плотные туманы,

На теплые архейские моря,

Где отбивают тяжкий пульс вулканы,

Льет бледный свет пустынная заря.

И, размножая легких инфузорий,

Выращивая изумрудный сад,

Все радостней и золотистей зори

Из облачного пурпура сквозят.

И солнце парит топь в полдневном жаре,

И в зарослях хвощей из затхлой мглы

Возносятся гигантских сигиллярий

Упругие и рыхлые стволы.

Косматые — с загнутыми клыками —

Пасутся мамонты у мощных рек,

И в сумраке пещер под ледниками

Кремень тяжелый точит человек…

О предки дикие! Как жутко-крепок

Союз наш кровный! Воли нет моей,

И я с душой мятущейся — лишь слепок

Давно прошедших, сумрачных теней.

И им подвластный, солнечный рассудок,

Сгустив в мозгу кровавые пары, —

Как каннибалов пляшущих желудок,

Ликуя, правит темные пиры.

1911

Ящеры

О ящеры-гиганты, не бесследно

Вы — детища подводной темноты —

По отмелям, сверкая кожей медной,

Проволокли громоздкие хвосты!

Истлело семя, скрытое в скорлупы

Чудовищных, таинственных яиц, —

Набальзамированы ваши трупы

Под жирным илом царственных гробниц.

И ваших тел мне святы превращенья:

Они меня на гребень вознесли,

И мне владеть, как первенцу творенья,

Просторами и силами земли.

Я — зверь, лишенный и когтей и шерсти,

Но радугой разумною проник

В мой рыхлый мозг сквозь студень двух отверстий

Пурпурных солнц тяжеловесный сдвиг.

А все затем, чтоб пламенем священным

Я просветил свой древний, темный дух

И на костре пред богом сокровенным,

Как царь последний, радостно потух;

Чтоб пред его всегда багряным троном,

Как теплый пар, легко поднявшись ввысь,

Подобно раскаленным электронам,

Мои частицы в золоте неслись.

Махайродусы [227]

Корнями двух клыков и челюстей громадных

Оттиснув жидкий мозг в глубь плоской головы,

О махайродусы. владели сушей вы

В третичные века гигантских травоядных.

И толстокожие — средь пастбищ непролазных,

Удабривая соль для молочайных трав,

Стада и табуны ублюдков безобразных,

Как ваш убойный скот, тучнели для облав.

Близ лога вашего, где в сумрачной пещере

Желудок страшный ваш свой красный груз варил,

С тяжелым шлепаньем свирепый динотерий[228]

От зуда и жары не лез валяться в ил.

И, видя, что каймой лилово-серых ливней

Затянут огненный вечерний горизонт,

Подняв двупарные раскидистые бивни,

Так жалобно ревел отставший мастодонт.

Гудел и гнулся грунт под тушею бегущей,

И в свалке дележа, как зубья пил, клыки,

Хрустя и хлюпая в кроваво-жирной гуще,

Сгрызали с ребрами хрящи и позвонки.

И ветром и дождем разрытые долины

Давно иссякших рек, как мавзолей, хранят

Под прессами пластов в осадках красной глины

Костей обглоданных и выщербленных склад.

Земля-владычица! И я твой отпрыск тощий,

И мне назначила ты царственный удел,

Чтоб в глубине твоей сокрытой древней мощи

Огонь немеркнущий металлами гудел.

Не порывай со мной, как мать, кровавых уз,

Дай в танце бешеном твоей орбитной цепи

И крови красный гул, и мозга жирный груз

Сложить к подножию твоих великолепий!

1911

ИЗ СБОРНИКА «ЧЕТЫРНАДЦАТЬ СТИХОТВОРЕНИЙ» (1918)

«Подсолнух поздний догорал в полях…»

Подсолнух поздний догорал в полях,

И, вкрапленный в сапфировых глубинах,

На легком зное нежился размах

Поблескивавших крыльев ястребиных.

Кладя пределы смертному хотенью —

Казалось — то сама судьба плыла