Русская литературная усадьба - [47]

Помимо Тютчевых землями Овстуга владели еще пятнадцать помещиков. Понятно, что тютчевская усадьба была небольшой. Вернувшийся спустя четыре десятилетия в родные пенаты поэт взглянул на прошлое трезвым взглядом. Он пишет жене 31 августа 1846 года: «Старинный садик, 4 больших липы, хорошо известных в округе, довольно хилая аллея шагов во сто длиною и казавшаяся мне неизмеримой, весь прекрасный мир моего детства, столь населенный и столь многообразный, — все это помещается на участке в несколько квадратных сажен»[103]. Но этот крошечный парк представлял для мальчика целую вселенную; здесь впервые еще смутно ощутил он иррациональность бытия человека и природы. Под родительскими липами пробудилась в нем и тяга к словесному творчеству. Дочь поэта Д. Ф. Тютчева сообщает сестре Е. Ф. Тютчевой 20 августа 1855 года: «Мы отправились вместе, папа́ и я, сперва на могилу дедушки, а затем в рощу, с которой у папа́ связано столько детских воспоминаний. Он рассказал мне, что однажды, гуляя с своим дядькой в роще у кладбища, нашел мертвую горлицу в траве; они похоронили ее, а папа́ написал эпитафию в стихах. Ты помнишь ночные фиалки, которые так благоухают по вечерам? Так вот, весной папа́ приходил после заката солнца в рощу и собирал этот душистый чудоцвет в тишине и мраке ночи; это вызывало в нем неясное чувство таинственности и благоговения… Эти рощи, этот сад, эти аллеи были целым миром для папа́ — и миром полным; тут пробудился ум и детское воображение искало в этой действительности свой идеал»[104]. Текст эпитафии горлице не известен; но, кто знает, может быть, он был не просто детской данью модному сентиментализму, а впервые в этом стихотворном наброске заговорил «ночной Тютчев»?

Богатым селом Овстуг никогда не был. По данным 1780-х годов в селе пять помещичьих домов и восемьдесят крестьянских дворов. Крепостные (их число было примерно 700–800 человек обоего пола) принадлежали разным владельцам. Все постройки деревянные; дед поэта выстроил в Овстуге первый каменный дом. Он же разбил при своей усадьбе небольшой парк, также единственный в селе. Правда, в Овстуге было две церкви: каменная Преображенская и деревянная Пятницкая.

Дети рано покинули семейное гнездо. Старший сын Николай избрал военное поприще; младший Федор вступил на дипломатическую службу и более двадцати лет безвыездно провел за границей. В Россию он вернулся только в 1844 году. Родители жили по-прежнему зимой в Москве, летом в Овстуге. Отец поэта последние годы жизни посвятил постройке в усадьбе нового дома. Едва был положен последний камень, он неожиданно скончался в этом доме 23 апреля 1846 года. Имущественный раздел и необходимость побывать на могиле отца заставили поэта в августе того же года отправиться в Овстуг.

Поэт пустился в дорогу со смутными чувствами. Он писал жене 20 августа из Москвы: «Не знаю еще, какое впечатление произведут на меня родные места, которые я покинул 27 лет тому назад и о которых так мало сожалел… Боюсь, что буду чувствовать не столько грусть, сколько скуку. Ибо ни одно из живущих во мне воспоминаний не восходит к тому времени, когда я был там в последний раз. Жизнь моя началась позже, и все, что предшествовало этой жизни, мне так же чуждо, как все, что было накануне моего рождения»[105].

Путешествие заняло пять дней. Поэт отметил, что «путь был скучен, но не утомителен; дороги и постоялые дворы сносны»[106]. Наконец, миновав «исторический, но далеко не великолепный город Брянск», поэт оказался в родных местах. Никакой радости он не испытывал. В следующем письме жене он исповедуется: «Я окружен вещами, которые являются для меня самыми старыми знакомыми в этом мире… Я пишу тебе в кабинете отца — в той самой комнате, где он скончался. Рядом его спальня, в которую он уже больше не войдет. Позади меня стоит угловой диван, — на него он лег, чтобы больше не встать. Стены увешаны старыми, с детства столь знакомыми портретами — они гораздо меньше состарились, нежели я. Перед глазами у меня старая реликвия — дом, в котором мы некогда жили и от которого остался один лишь остов, благоговейно сохраненный отцом, для того, чтобы со временем, по возвращении моем на родину, я мог бы найти хоть малый след, малый обломок нашей былой жизни… И правда, в первые мгновенья по приезде мне очень ярко вспомнился и как бы открылся зачарованный мир детства, так давно распавшийся и сгинувший»[107].

Схожими чувствами проникнуто и письмо поэта матери от того же (почтового) дня: «Нечего говорить вам, как я был взволнован, очутившись здесь после двадцатилетнего отсутствия. Но из всего моего овстугского прошлого я нашел лишь два обломка, которые еще кое-как держатся: старый дом и Матвея Ивановича (дворецкого. — В.Н.). Но человек более крепок и лучше сохранился, чем строение. Что до нового дома, то он, право, весьма хорош, и вид со стороны сада очень красив. Я буду чрезвычайно счастлив, уверяю вас, видеть здесь всех моих будущим летом. Это будет также весьма удачливо и для Овстуга, который нуждается для своего оживления в присутствии существ более живых и более веселых, нежели мы с братом»