Русская литературная усадьба - [27]

«Дядя… любил передавать мне разговор Пушкина с тогдашней нижегородской губернаторшей Бутурлиной… Это было в холерный год. — «Что же вы делали в деревне, Александр Сергеевич? — спрашивала Бутурлина. — Скучали?» — «Некогда было, Анна Петровна. Я даже говорил проповеди». — «Проповеди?» — «Да, в церкви, с амвона, по случаю холеры. Увещевал их: и холера послана вам, братцы, оттого, что вы оброка не платите, пьянствуете. А если вы будете продолжать так же, то вас будут сечь. Аминь!»»[59] В Болдине Пушкин собирался пробыть не более месяца. Хлопоты по вводу во владения частью Кистенева завершились неожиданно быстро благодаря расторопности и сообразительности крепостного писаря П. А. Кареева, знавшего все ходы и выходы в Сергачском уездном суде. Пушкин мог вернуться в Москву со спокойной совестью в начале октября, но до Болдина дошло ошеломляющее известие: из-за холеры Москва закрыта для въезда и выезда вплоть до высочайшего распоряжения. Пушкин оказался как бы в западне. Правда, он назначил свой отъезд на 1 октября, но уже через 20 верст столкнулся с первым карантином и возвратился в Болдино. Днем ранее он пишет невесте: «Я уже почти готов сесть в экипаж, хотя дела мои еще не закончены и я совершенно пал духом. Вы очень добры, предсказывая мне задержку в Богородицке лишь на 6 дней. Мне только что сказали, что отсюда до Москвы устроено пять карантинов, и в каждом из них мне придется провести две недели, — подсчитайте-ка, а затем представьте себе, в каком я должен быть собачьем настроении. В довершение благополучия полил дождь и, разумеется, теперь не прекратится до санного пути. Если что и может меня утешить, то это мудрость, с которой проложены дороги отсюда до Москвы; представьте себе, насыпи с обеих сторон, — ни канавы, ни стока для воды, отчего дорога становится ящиком с грязью, — зато пешеходы идут со всеми удобствами по совершенно сухим дорожкам и смеются над увязшими экипажами. Будь проклят час, когда я решился расстаться с Вами, чтобы ехать в эту чудную страну грязи, чумы и пожаров, — потому что другого мы здесь не видим… Ваша любовь — единственная вещь на свете, которая мешает мне повеситься на воротах моего печального замка (где, замечу в скобках, мой дед повесил француза-учителя аббата Николя, которым был недоволен). Не лишайте меня этой любви и верьте, что в ней все мое счастье…»[60]

Впрочем, этим сетованиям не следует придавать большого значения. Внутренне Пушкин был рад случившемуся. Он быстро обрел душевное равновесие и «засел писать стихи». Первым плодом «болдинской осени» стало стихотворение «Бесы», свидетельствующее, что поэт еще не преодолел своего первоначального мрачного настроя. Оно датировано 7 сентября. Но уже на следующий день написана знаменитая «Элегия», где звучат совсем иные, мажорные ноты. Пушкин как бы возвращается к жизни, но не просто для того, чтобы «мыслить и страдать»; ему необходимо «упиться гармонией», «над вымыслом облиться слезами». Чувствуется, что стихия творчества одолевает его все с большей и большей силой.

Вынужденно уединившийся в далекой нижегородской деревне, Пушкин наконец-то довел до завершения свой заветный замысел — «Евгения Онегина». Есть некая логика в том, что это самое личное создание молодого Пушкина было закончено накануне крутой перемены в его жизни. В свой «роман в стихах» он вложил весь обретенный опыт и многочисленные наблюдения, накопленные за годы скитаний.

«Декабристская глава» романа была также написана в Болдине. Однако Пушкин не решился даже сохранить ее в рукописи. Он сжег ее в знаменательный день «лицейской годовщины» 19 октября. Но по-видимому, он и не собирался вводить эту главу в окончательный текст «Евгения Онегина». Во всяком случае, на другой день после окончания 9-й главы романа, помеченной 25 сентября (она должна была стать заключительной), им написано короткое стихотворение «Труд», в котором он расстается со своим «молчаливым спутником ночи», тайно в душе испытывая «непонятную грусть», подобно «ненужному поденщику», свой труд свершившему.

Именно в Болдине Пушкин серьезно начал писать прозой. Более ранние опыты («Арап Петра Великого», «Роман в письмах») остались незавершенными; по-видимому, сам Пушкин считал их только «пробой пера». В Болдине он быстро создал сборник из пяти новелл, приписав их авторство некому помещику села Горюхина Ивану Петровичу Белкину. До некоторой степени это был автопортрет поэта. Первой была написана новелла (или, привычнее, повесть) «Гробовщик», еще полная воспоминаний о Москве. Героем ее был гробовщик Адриан Прохоров, сосед Гончаровых по Большой Никитской улице. В одном из последующих писем невесте Пушкин с усмешкой предполагает, что холера способствует его процветанию (как никому другому) и он завален работой. Другим трудом Белкина стала «История села Горюхина».

Управляющим в Болдине с начала 1826 года был Михаил Калашников — отец девушки, с которой у Пушкина в Михайловском был «крепостной роман». Сколь успешной была деятельность управляющего, свидетельствуют сухие цифры: в 1825 году оброка было собрано 13 106 р. 17 к.; в 1826—10 578 р. 65 к.; в 1827–7862 р. 04 к.; в 1828–5518 р. 77 к.; в 1829–1639 р. 46 к. (данные на 1 апреля).