Русская литература XVIII века. Петровская эпоха. Феофан Прокопович - [17]
Сцена убийства (далёкое прошлое) рисуется как происходящее в настоящем времени, оценку же описываемых им событий Ярополк производит, учитывая историческую дистанцию. Так, рассказывая, как он, обманутый, входил в дом Владимира, Ярополк как бы в сторону, для себя, говорит: «Во мрак вечний внийдох имы» (159). Поэтому, несмотря на использование глаголов настоящего времени, вся сцена ощущается в рамках «открытого времени» и осмысляется в широком историческом контексте (заметим, что в летописи эпизод имеет большую временную протяжённость, в пьесе же произошло существенное уплотнение времени).
В диалоге Жеривола и Ярополка имеется упоминание о тех благодатных днях в прошлом, когда языческие боги почитались Владимиром, в жертву им приносились щедрые дары. Затем из политических соображений Владимир отходит от язычества и укрепляется в мысли о принятии христианства. Этот-то переход так верно схвачен Феофаном Прокоповичем в, казалось бы, незначительном эпизоде, который заключает реплика Жеривола: «Но уже тую щедрость измени. О студа!» (158). В качестве доказательства наступления «студного» времени для языческих богов и их жрецов Жеривол ссылается на ближайшее прошлое: «Даде вчера едного козла, тако худа, тако престарелаго, тако базтелесна…» (158). Сетования Жеривола представлены в глубоко сатирическом виде, изобличают жадность и ханжество жрецов, и здесь тем более интересен выпад этого лицемера против времени (в сниженном, обыденном варианте) – «Кое се настало время!» (158). В своих обвинениях Владимира Ярополк и Жеривол оперируют количественными характеристиками времени: «первее», «прежде» и т. п.
Временной рисунок пьесы меняется во втором действии, которое строится на основе событийного сценического времени, поэтому в целом время второго действия является «замкнутым». Но это не означает, что во времени перестали происходить какие-либо изменения. Оно в этом действии не однонаправлено: Жеривол рассказывает Курояду и Пиару о своём страхе перед «христовым законом» и о принятых им мерах – обращении за помощью к бесам. Феофан Прокопович вводит в пьесу элемент чудесного с явно выраженной сатирической направленностью как ещё один из способов доказать ложность веры в волшебное, чудесное, что для начала XVIII в. было смелым шагом. Лишь однажды «замкнутое» время действия нарушается, когда бес тела, желая показать свою силу, рассказывает о причинах Троянской войны.
В третьем действии наблюдается значительное нарушение хронологии, происходит концентрация времени за счёт сжатия временных интервалов по сравнению с летописью. Исторические лица, отделённые друг от друга десятилетиями, вместе действуют в пьесе. Так, Борис и Глеб, сыновья Владимира, о которых в летописи под 988 г. и не упоминается, принимают самое непосредственное участие в обсуждении новой веры и играют существенную роль в её принятии. Этот явный анахронизм (и определённый временной сдвиг) объясняется культом этих князей-святых в русской христианской религии, что, по замыслу драматурга, должно было показать безусловную правильность сделанного их отцом выбора.
В третьем явлении III действия в художественное время пьесы вторгается сон. Сон Жеривола – очередное и весьма действенное средство для сатирического обличения этого изворотливого жреца. При этом употребляется приём саморазоблачения, т. к. Жеривол пытается обмануть Владимира и Философа: будто бы он видел сон, что боги за скудные жертвоприношения грозятся иссушить Днепр. Жеривол не достиг цели: Владимир скептически отнёсся ко сну, а Философ опроверг его, пророчествуя гибель языческих богов в водах Днепра. Пророчество – это одна из форм будущего времени.
В диалоге Философа и Владимира (четвёртое явление III действия) появляется время как философская категория (здесь нашли отражение философские представления, мировоззрение самого драматурга). Характеризуя философские взгляды Феофана, В. М. Ничик пишет, что «при рассмотрении движения Прокопович значительное внимание уделяет пространственно-временным отношениям, в истолковании которых весьма заметна материалистическая тенденция. И прежде всего он рассматривает их как характеристики бытия самих природных тел»[119]. Исследовательница установила, что во многих трудах Прокоповича есть неоднократное обращение к этим категориям, показывающее, что он шёл в данном вопросе в ногу с передовыми мыслителями эпохи, являясь продолжателем линии Аристотеля – Декарта – Лейбница[120]. Отсюда составными художественного времени и пространства в его пьесе являются время и пространство в их философском аспекте.
В речах Философа обнаруживается деистическое толкование данных проблем: время и пространство, утверждает Философ, неотделимы от природных тел, они существуют реально, объективно, началом же начал является Бог. Интересны рассуждения героев о загробной жизни, где «вечное» время предстаёт как форма будущего. Философ настойчиво втолковывает язычнику идею бессмертия души. Оказывается, проблема будущего давно волновала Владимира, он предчувствовал, что за все злые деяния нужно будет перед кем-то отвечать. Но продолжал, несмотря на угрызения совести, творить их, ибо «все житие наше зде кончается, мне же кто зде может бити судия – но так внутрней скорби утолити не могох» (184). Рассуждения Философа удовлетворили князя, поскольку прояснили волновавшую его проблему. В качестве последнего доказательства греческий посол даёт описание «судного дня», появляется «надвременная», по Прокоповичу, категория, не имеющая ни изменений, ни пределов, – «вечный огнь!» (186).
