Русская литература XIX–XX веков: историософский текст - [39]

Господа нашего Иисуса Христа).

Наконец, наверное, самый интересный для нас случай: у Матфея Ангел отваливает камень от гробницы Христа: et ecce terraemotus factus est magnus angelus enim Domini descendit de caelo et accedens revolvit lapidem et sedebat super eum (Матф. 28:2: И вот, сделалось великое землетрясение, ибо Ангел Господень, сошедший с небес, приступив, отвалил камень от двери гроба и сидел на нем). Как несложно убедиться, по отношению к отваливаемому камню здесь употребляется та же словоформа, что и у Луки (4:17), где Христос открывает книгу. Ср. в других Евангелиях: у Луки пришедшие на место погребения жены-мироносицы invenerunt lapidem revolutuma monument – нашли камень отваленным от гроба (Лк. 24:2); у Марка (16:3–4): et dicebant ad invicem quisrevolvet nobis lapidem ab ostio monumenti et respicientes vident revolutum lapidem erat quippe magnus valde – и говорят между собою: кто отвалит нам камень от двери гроба? И, взглянув, видят, что камень отвален; а он был весьма велик. Характерны и соответствующие греческие глаголы:απεκαλισεν, αποκεκυλισμενον, τιςαποκαλισει, αποκεκυμλισται.

Итак, если в латинском контексте Ангел, отвалив камень и открыв вход в гробницу, совершает первую христианскую «революцию», то в греческом это же действие имеет «апокалиптические» коннотации. Перед нами действие, имеющее одновременно и революционную, и эсхатологическую смысловую динамику. В первом случае обыкновенное возвратное действие (приваленный камень отваливается) получает дополнительные значения «освобождения», «открытия пути», «воскресения», во втором – уже намечаются значения «откровения», «явления», закладывается прообраз воскресения из мертвых и второго пришествия Христа.

Отсюда – прямой путь к богословским интерпретациям данного сюжета: отваленный камень символизирует как радикальный и необратимый характер произошедшей перемены – Христос восстал из гроба и открыл путь к бессмертию и вечной жизни для всех людей, – так и восстановительный характер этого события: падшей, поврежденной человеческой природе возвращено ее прежнее достоинство. Подобно тому как был отвален камень от гробницы, некогда отворятся все гробы, и все воскреснут. Это и будет полное откровение, раскрытие и обнажение истины всего сущего, то есть апокалипсис. Таким образом, в определенном контексте и условиях революция может закономерно восприниматься как откровение, апокалипсис. Революционное мироощущение может прямо вытекать из эсхатологических переживаний конечности мира и неизбежности его преображения. Как мы увидим дальше, именно такое восприятие будет характерно для Блока, Волошина, Белого в конце 10-х – начале 20-х гг.

Христианство, таким образом, всегда оказывается у истоков революции, в том числе у истоков революции, направленной против самого христианства, отождествляемого с «историей» и «цивилизацией».

3.2. «Конец века»

Проблема «конца века» и связанных с этим событием эсхатологических ожиданий в научной литературе разработана достаточно подробно. Разумеется, такое прочтение исторических событий было подготовлено всем ходом культурной жизни России конца XIX – начала XX в. Эсхатологические мотивы в литературе этого периода в последнее время стали предметом пристального внимания. «Прочтение текста истории через призму Апокалипсиса – одна из ведущих черт отечественной культуры первой трети XX в. Катастрофичность реальных событий, духовный и культурный кризис активизировали эсхатологические мотивы, породили размышления о смысле и конце земной истории. Начиная с «Трех разговоров…» В. Соловьева и, несомненно, под влиянием его учения о «конце всемирной истории» русская религиозно-философская мысль и художественная практика оказываются неразрывно связанными с идеями, образами и поэтикой Откровения. Каждый большой художник эпохи революционных потрясений: Д. Мережковский, В. Розанов, А. Блок, А. Белый, М. Булгаков, М. Алданов, И. Шмелев (список можно продолжить) – создает свой вариант современного Апокалипсиса», – пишет Т. И. Дронова¹⁸⁵. Эсхатологическая тематика присутствует даже в огромном числе названий текстов литературы Серебряного Века, – отмечает Л. Кацис. Это, как считает исследователь, связано с ситуацией «конца века», обычно порождающей апокалиптические ожидания. «В России начала XX в. эти мотивы миропонимания конца XIX получили громадной силы импульсы – и в годы русско-японской войны, и в первую русскую революцию, и в первую мировую войну, и в октябрьские дни, и уж тем более в первые советские десятилетия. Однако будет ошибкой счесть, что все кризисные ситуации того времени были идентичными или однотипными. Напротив, апокалиптическое мышление развивалось вместе с ходом истории, проходя все новые и новые этапы»¹⁸⁶.

Н. С. Цветова отмечает, что эсхатологические мотивы были характерны для всех трех основных «потоков» литературы начала XX в. – модернистской, продолжающей традиции русской классики и зарождающейся массовой: «Наивысшую поглощенность переживанием грядущих глобальных исторических катаклизмов демонстрировало первое направление, представители которого создали ряд произведений с организующим их художественную идеологию апокалиптическим мотивом»