Русская критика от Карамзина до Белинского - [9]
Гоголь убежденно подчеркивал принципиальное значение перехода Пушкина к реализму, отмечал его замечательный талант изображать обыкновенные предметы, «быть верну одной истине». Многие наблюдения Гоголя и сегодня поражают меткостью, например его замечание, что у Пушкина «в каждом слове бездна пространства». Великий художник, он постигал самую сущность своего старшего современника, другого великого художника. Статью Гоголя Белинский считал лучшим из всего написанного о Пушкине.
В 1836 году Гоголь начал работу над оригинальным по форме произведением, драматической сценой «Театральный разъезд». Готовя ее к изданию в 1842 году, собирался включить «как заключительную итоговую статью всего собрания сочинений». То, что он назвал свое произведение статьей, показательно. Писатель ставил перед собой публицистическую задачу: разобрать различные мнения критиков о «Ревизоре», изложить свой взгляд на роль театра в современном обществе, на сущность комического.
Он доказывал, что общественные проблемы имеют теперь больше «электричества», иначе говоря, притягательной силы, больше волнуют, чем традиционные личные, любовные. Создатель «Ревизора» заявлял, что социальному злу он противопоставил «честное, благородное лицо» — смех. «Театральный разъезд» своеобразно дополняет статью о «Ревизоре» Вяземского. Вяземский разбирал комедию как критик. Гоголь прежде всего художник, он использует форму пьесы, вводит читателя в свою творческую лабораторию, создает характеры представителей разных общественных групп.
Итогом раздумий Гоголя над судьбами русской литературы явилась его статья «В чем же, наконец, существо русской поэзии и в чем ее особенность». Эта статья написана Гоголем в пору его идейного кризиса, начавшегося после выхода в свет «Мертвых душ», и приметы кризиса в ней явственно видны. Искусство, как полагал в эту пору Гоголь, не вмешивается в современную общественную жизнь, поэт выступает будто бы лишь с отвлеченной моральной проповедью. Пушкин в «Борисе Годунове», писал он в этой статье, «ничего не хотел... сказать своему времени». На деле же историческая трагедия Пушкина звучала актуально. Вспомним воплотившую раздумья Пушкина над восстанием декабристов знаменитую заключительную фразу: «Народ безмолвствует». И книгами Гоголя зачитывалась Россия в первую очередь потому, что в них звучали «проклятые вопросы» николаевской России.
Но Гоголь оставался Гоголем. В его статье тонкие меткие оценки многих шедевров — «Капитанской дочки» Пушкина, басен Крылова, комедий Фонвизина и Грибоедова. Широкими мазками он рисовал панораму развития русской литературы от Ломоносова до Лермонтова, доказывал, что существо русской поэзии выявлялось по мере ее сближения с национальным характером, с жизнью, с постижением ею «простого величия простых людей». Великолепна лепка слова у Гоголя. Внимательно прочтите в конце его статьи, как он несколькими точными и звучными словами характеризует индивидуальные особенности стиха Державина, Жуковского, Батюшкова, Пушкина, Языкова, Вяземского. И все это в одном абзаце!
С середины 30-х годов начинается господство прозы. Поэмы и стихотворения отходят на второй план. Проза быстрее ловит на лету изменяющуюся действительность.
Белинский писал: «Какие книги больше всего читаются и раскупаются? Романы и повести... В каких книгах излагается и жизнь человеческая, и правила нравственности, и философические системы, и, словом, все науки? В романах и повестях».
В начале 40-х годов появляются два шедевра русской прозы, посвященные современной теме, полные горьких раздумий над николаевской действительностью. Весной 1840 года вышел из печати «Герой нашего времени» Лермонтова, весной 1842 года — «Мертвые души» Гоголя. Сразу же разгорелись жаркие споры в критике, и впервые спорящие стороны, по замечанию Чернышевского, «заботились не столько о чисто эстетических вопросах, сколько о развитии общества».
Наиболее реакционные критики попытались попросту перечеркнуть обличительные произведения Лермонтова и Гоголя. Журналист Бурачок в «Герое нашего времени» нашел лишь «презрение ко всему святому» и «зверство духовное и телесное». Ему вторил сподвижник Булгарина Сенковский: «Это просто неудавшийся опыт юного писателя». Греч заявлял, что в «Мертвых душах» изображен «какой-то особый мир негодяев, который никогда не существовал и не мог существовать».
Однако подобная критическая расправа никого не могла убедить. Книги Лермонтова и Гоголя завладели умами. Задачу приспособить их к официальной идеологии взял на себя профессор Московского университета Шевырев.
Он написал умные и по-своему тонкие статьи о «Герое нашего времени» и «Мертвых душах», отнес их к «замечательнейшим произведениям нашей современной словесности», а их авторов — к лучшим русским художникам слова. В статье о «Герое нашего времени» сделал ряд верных наблюдений над изображением у Лермонтова Кавказа, над связью образов Печорина и Онегина, над характерами Бэлы и княжны Мери. Рассматривая «Мертвые души», убедительно писал о композиции поэмы, о сочетании в ней лирики и юмора.
Но главное в его статьях связано с ложной предпосылкой, на которой он строил свой анализ. Шевырев исходил из взгляда, будто Россия под самодержавной властью процветает. Следовательно, рассуждал он, в русской действительности нет места неудовлетворенному жизнью Печорину. Печорин, по его словам, «не имеет в себе ничего существенного, относительно к чисто русской жизни, которая из своего прошедшего не могла извергнуть такого характера». В «Мертвых душах», утверждал Шевырев, Гоголь рисует помещиков с мягким, добрым юмором, смеется будто бы лишь над «простодушной бессмыслицей жизни». Но и этот «юмористический хохот», заявлял он, мешает писателю «обхватывать жизнь во всей ее полноте и широком объеме».
«– Куда прикажете? – спросил мой Иван, приподняв левой рукою трехугольную шляпу, а правой завертывая ручку наемной кареты.– К генеральше S.! – сказал я рассеянно.– Пошел на Морскую! – крикнул он извозчику, хватски забегая к запяткам. Колеса грянули, и между тем как утлая карета мчалась вперед, мысли мои полетели к минувшему…».
«– Вот Эльбрус, – сказал мне казак-извозчик, указывая плетью налево, когда приближался я к Кисловодску; и в самом деле, Кавказ, дотоле задернутый завесою туманов, открылся передо мною во всей дикой красоте, в грозном своем величии.Сначала трудно было распознать снега его с грядою белых облаков, на нем лежащих; но вдруг дунул ветер – тучи сдвинулись, склубились и полетели, расторгаясь о зубчатые верхи…».
«Вдали изредка слышались выстрелы артиллерии, преследовавшей на левом фланге опрокинутого неприятеля, и вечернее небо вспыхивало от них зарницей. Необозримые огни, как звезды, зажглись по полю, и клики солдат, фуражиров, скрып колес, ржание коней одушевляли дымную картину военного стана... Вытянув цепь и приказав кормить лошадей через одну, офицеры расположились вкруг огонька пить чай...».
«Эпохою своей повести избрал я 1334 год, заметный в летописях Ливонии взятием Риги герм. Эбергардом фон Монгеймом у епископа Иоанна II; он привел ее в совершенное подданство, взял с жителей дань и письмо покорности (Sonebref), разломал стену и через нее въехал в город. Весьма естественно, что беспрестанные раздоры рыцарей с епископами и неудачи сих последних должны были произвести в партии рижской желание обессилить врагов потаенными средствами…».
В книгу русского писателя-декабриста Александра Бестужева (Марлинского) (1797–1837) включены повести и рассказы, среди которых «Ночь на корабле», «Роман в семи письмах», «Наезды» и др. Эти произведения насыщены романтическими легендами, яркими подробностями быта, кавказской экзотикой.
«Была джума, близ Буйнаков, обширного селения в Северном Дагестане, татарская молодежь съехалась на скачку и джигитовку, то есть на ристанье, со всеми опытами удальства. Буйнаки лежат в два уступа на крутом обрыве горы. Влево от дороги, ведущей из Дербента к Таркам, возвышается над ними гребень Кавказа, оперенный лесом; вправо берег, понижаясь неприметно, раскидывается лугом, на который плещет вечно ропотное, как само человечество, Каспийское море. Вешний день клонился к вечеру, и все жители, вызванные свежестью воздуха еще более, чем любопытством, покидали сакли свои и толпами собирались по обеим сторонам дороги…».
Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.
Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.
Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.
«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.
Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».
Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.