Русская критика - [25]

ее постмодернизации совершенно закономерна: этическим оправданием постмодернизма был разрыв цепей советской «тоталитарной идеологии», а нынешние маргинальность и экстремальность ставятся в центр как «антропологическая проблема». В любом случае человек «урезан» со всех сторон и представлен исключительно узко — как жертва насилия (идеологии или героина).

Модернисты, успешно заплывшие жирком, застолбившие свои мнения в качестве чуть ли не государственно-официальных, теперь могут иметь в виду только одну задачу — сохранение приобретенного, обеспечение «прав и гарантий», подтверждающих границы «владений». Советский идеологический и русский культурный тип был все эти годы предметом усиленной модернизации, «трепанации черепа» для либералов и областью настойчивой, но неизбежно ослабевающей защиты для левых патриотов. Однако «передовые отряды» и среди одних, и среди других почувствовали неумолимую тягу к искусственному созданию «единого литературного процесса»: «Господин Гексоген» в качестве лауреата премии «Национальный бестселлер» — это «культурный взрыв», как и сорокинский «Лед» в качестве образчика оппозиционного сочинения для «Дня литературы». Правда, сам же В.Бондаренко проговаривается: «Настало на какой-то момент его, прохановское, время в русской литературе». Это ощущение «момента» (необязательного, шаткого присутствия в литературе) сегодня характерно и для либеральных представителей «экспериментальной прозы».

На недавнем «круглом столе» в одном из московских литературных клубов на тему «Структура современного литературного пространства и перспективы ее изменения» не только пришли к выводу о «застое толстых журналов», отражающем «литературную апатию», не только констатировали, что ничего из произведений и никто из авторов «не цепляет», но и открыли «важный факт» — передел литературного пространства связан с тем, «что экономически более состоятельные литераторы имеют возможность навязывать обществу свои эстетические предпочтения». Впрочем, другого вывода нечего и ждать от «круглого стола» с такой темой — обсуждалась-то «структура пространства», а не поэтика литературы («толстые» же журналы рано хоронить, их надо хотя бы иногда читать, чтобы понять, что литература ими по-прежнему держится, только думать о литературе становится все труднее, если хочется «экономической состоятельности»)! «Коммерческий интеллектуальный бестселлер» в качестве организатора правильного эстетического порядка — с одной стороны, и конспирологический роман в качестве «оппозиционного жанра» — с другой, и вряд ли их можно считать такими уж непримиримыми оппонентами.

Можно сказать, что в этом «повторении европейского урока», в этом движении «оппозиционной» литературы к иллюзорной радикальности, вполне адаптированной либерализмом, а либеральной литературы в сторону «лабораторной оппозиционности», не мешающей никакому модернизму, и есть внешний итог ушедшего XX века. Вместе с тем силы глубинные, внутренние все остаются на своих местах.

Поговорим «прикольно»!

Характерной чертой «экстремальной культуры» является всесокрушающий гнев одних авторов (типа отрицательницы А.Витухновской) и бодренькая эклектика других. Одни любят проявить себя в деспотии формы и в хулиганстве языка, другие явно испытывают затрудненность в языковом выражении. У назначившего себя в лидеры «рискового поколения» новых реалистов Сергея Шаргунова, кажется, напрочь отсутствует элементарный эстетический слух, если он способен (в художественном-то якобы!) произведении написать: «Послушай, читатель, ну это так прикольно стоять над этими двумя головами, и знать, что они обе были твои, с красными и розовыми губами». Но я не буду говорить о «творчестве» Шаргунова, так как пока творчества никакого нет — есть субтексты из субкультуры (с той же разницей, как между продуктами и субпродуктами), есть скучные пошлости о «постельной возне» и имеются «правильные мысли», которые гораздо мизернее, примитивнее «всех мертвых» для Шаргунова писателей. Боюсь, что нет у Сергея того литературного дара, который заставил бы житьим настолько полно, что писать манифесты было бы попросту не интересно и не нужно. Манифесты писали те, кто по преимуществу так и не состоялся как большой писатель, кто входил в литературу с костылями эпатажа, на ходулях прикольности — прочтите манифесты футуристов, имажинистов и прочих неистовых «истов».

Экстремальная культура упрямо стремится к созданию некой «словесной реальности», которая бы обеспечивала «дело революции». Но поскольку «дело революции» все больше становится позиционной игрой, то параметры экстремальной культуры задаются элементарным прагматизмом. В «Дне литературы», очевидно, считают, что ведут «умную политику», печатая Свириденкова, Сенчина, Шаргунова, «оттягивая» их от либеральных и тусовочных изданий. Но на самом-то деле этим ребяткам абсолютно все равно где печататься! Владимиру Бондаренко кажется, что он усиленно из них «строит» экстремальную литературную оппозицию («когорту двадцатилетних»), но картинка, увы, получается другая — сам Бондаренко бледно и безответственно выглядит, играя в поддавки с тем же Шаргуновым.