Русская критика - [16]

Читая Проханова, думаешь, что он всего лишь страстный игрок, а все прочитанное — гиль (любимое слово «классических» нигилистов). Именно этот роман показал, что сегодня нет ни одной патриотической идеи, которая не имела бы своего зеркального отражения в либерализме. Из такой ситуации могут быть только две дороги-выхода: упрямо бороться за сохранение подлинного, вечного смысла и ценностей нашей культуры, веры, жизни; быть внутренне, личностью своей, им адекватным. Или заняться кликушеством, говорить о протесте, выставляя на торжище те же самые ценности, только предварительно выпуская из них живую жизнь, превращая в штампы, профанируя, опустошая, вывертывая наизнанку. Но если «протест» становится делом профессиональным, то не может быть разницы между Прохановым, научающим всюду видеть «тайные силы», и Явлинским, видящим «спланированную акцию» в стадном буйстве подростков, болеющих за футбольную команду России. И те, и другие не скажут правды о сути нынешней свободы: одни будут защищать анархизм лимоновцев, другие «свободу детей-беспризорников» и их право на беспризорность, о чем недавно вещал либеральнейший министр культуры.

Яд безотрадности — он, и только он, остается в твердом остатке от прохановской комбинаторики. И не спасает больше ни «чарующая сила пропасти», ни шарм опасности и эманация сильных чувств, рожденных войной, ни эстетское наслаждение кровью. Сам писатель, безусловно, уцелеет — наша политическая реальность ежедневно будет подбрасывать все новые факты в костер конспирологов. Но в этом «национальном бестселлере» Александр Проханов, как и его герой Белосельцев, остался без всего — без трезвой, ответственной веры в Россию, без народной идеологии, без русской культуры.

На пафос романа: «выхода нет!», этакого байронического крика отчаяния, не раз звучавшего в истории, существует самый сильный и ясный аргумент — продолжение жизни, продолжение истории: «Умирать собрался, а жито сей». По-прежнему против людей отрицания, образами которых заполнен роман, стояли и будут стоять люди веры. И, я думаю, что «народному русскому опопозиционеру» будет совершенно нечем платить, если народ предъявит ему «вексель». Искренний читатель, осиливший прохановский роман, догадается о несостоятельности народного должника.

Карта убита! — смыкая уста, политкорректно растворив реальность в фантомно-виртуальном финале романа, говорит писатель. Нет, — отвечаем мы, — не все идеи принадлежат в этом мире спецслужбам, не только синим лучом телеэкрана пронзена душа соотечественников.

2002 г.

ПРИМКНУТЬ К РОССИИ, или СПОСОБНА ЛИ ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ ОБЪЕДИНИТЬСЯ?

Как и все общество, наша интеллигенция разобщена и пребывает в разномыслии. Одни, считающие себя «русской интеллигенцией» с присущей ей особой совестливой миссией в обществе, не видят в нашей реальности никаких областей, где можно было бы приложить свои силы. Они живут в ощущении ненужности стране. Другие, напротив, взяли на себя навязчивую опеку нации, ставшей для них населением и электоратом. Именно эта интеллигенция, претендующая на «соль земли», назвавшая себя «передовым отрядом демократии и либерализма», присвоила себе право говорить от лица «всех», служа при этом узким корпоративным интересам. Это чувство безразличия к своему, к судьбе своей страны стало привычным, модным и чуть ли не обязательным, между тем, оно — признак нравственного разложения и упадка. Одним сегодня стыдно называться «интеллигентом», другим все равно как называться, так как давно уже существует мнение, что «отечественную интеллигенцию может объединять только ненависть к правительству».

Увы, в этом есть своя горькая правда: интеллигенция разночинная бросала бомбы в «человека в мундире» в эпоху нигилизма XIX века, аплодировала «разрушителям устоев» в начале XX-го, требовала «раздавить гадину» в 1993-м. Но никогда в России не было такой ситуации, когда как «крайне левые», так и «крайне правые» в равной степени не просто испытывают «ненависть к правительству», но и в самом государстве как таковом видят только ущербность («империю зла»), а самой истории государства российского они могут только «стыдиться». При этом настойчиво внедряется идеология некой «новой России», которой «только четырнадцать лет».

Но Рим полюбили не потому, что он был великим — он стал великим потому, что его полюбили. Это сказал Гилберт Честертон и сказал не про нас. Про нас надо было бы говорить наоборот: мы еще помним о величии, но сегодня мы не умеем любить свое слабое государство ни сильною любовью, ни так, как долг велит. Мы давно, очень давно живем в ощущении кризиса — кризиса жизни и государственности, образования и культуры. Мы давно о нем говорим и предлагаем свои «выходы». И, казалось бы, выход нашли интеллигенты-новаторы, выдвинувшие свой «ликвидаторский проект». Логика «ликвидации» ближайшего прошлого была объявлена «планом обновления», образцы которого черпались исключительно на Западе. Первой ликвидации подлежала идеология как таковая. Но, если кто и не может обойтись без идеологии, так именно интеллигенция, а особенно интеллигенция творческая, отсутствие для которой идеологии во многом говорит о творческой несостоятельности и межеумочности. Под видом борьбы с «тоталитарной советской идеологией» происходило внедрение вполне определенной либеральной идеологии «плюрализма», эгоизма, резкого деления «на своих» (ориентированных на западную культуру и ее ценности) и «чужих» (смотрящих «в глубь России», не порывающих с ее почвой). Однако, стоит ясно понимать, что именно идеология модернистов-либералов заняла в сущности место официальной советской доктрины, утвердив последователей «ликвидаторского проекта» во всех социально-значимых и информационных структурах. «Свои» и «чужие» поменялись местами — «своими» стали ненавидящие Россию («тысячелетнюю рабу»), а «чужими» — верностью и верой сохраняющие в ней то, что еще можно сохранить.