Русская фэнтези 2011 - [21]

Рамон прижал нос к ее виску и разнюхал ускользающий нежный щенячий запах, еле заметный под слоем боли и грязи. Тело Рыжей, натянутое, как струна, расслабилось.

— Ты хорошо пахнешь, — сказал Рамон ласково. — Кодекс есть везде, где есть мы. Мы не мертвые… и не люди.

Он уже успокоился, как успокаивался всегда, чувствуя собственную правоту. Разжал кулаки и встал на колени, еще успел увидеть, как Рыжая тоже начала подниматься с пола — и тут выше лопатки впилось горячее острие и стала темнота…

Лось

Локкер отправился в путь затемно.

Ирис провожала его. Они молчали, но Локкер душой чувствовал тепло ее грусти. Она понимала, все понимала. По-другому никогда не бывает — любящие прощаются и расходятся, чтобы долго не встречаться, любящие прощаются и расходятся… порой — навсегда. Ирис была готова каждый год провожать возлюбленного, а потом думать о нем в долгих скитаниях и надеяться на новую встречу.

Она была не готова лишь к тому, что возлюбленный покинет ее сейчас, осенью, в пору счастья, всего через месяц после заключения союза любви и крови. Это ее печалило.

Это и его печалило. Локкер оборачивался, видел прекрасную горбоносую голову ее Младшей Ипостаси, ее встревоженные уши и ее глаза, повлажневшие от нежности и грусти. Он тоже все понимал. Он любил впервые, его сердце еще не окрепло в разлуках. Он боялся оставить подругу, с которой собирался странствовать вместе всю долгую зиму, а весной, перед летними путями, взглянуть на своих первенцев…

Вообще-то, может быть, и первенца. Хотя и желалось думать, что будут двойняшки, что все у них получится, как издревле велось у Блуждающего Народа.

Но…

Они перекинулись у кромки леса. Дальше простирались бурые поля, затянутые холодным туманом; над полями низко нависли тяжелые серые небеса. Вдоль полей мокрой лентой расстелилось шоссе. Ирис остановилась — Локкер понял, что она боится и брезгует идти дальше.

Взялись за руки. Ирис потерлась щекой о щеку Локкера. Локкер по-человечески прижался губами к ее переносице между бровей — и Ирис рассмеялась. Он тихо порадовался, что позабавил подругу глупой шалостью.

— Вернешься до снега? — спросила Ирис, поднимая чудесные глаза цвета самого темного агата, нимало не измененные трансформом. — Я не двинусь с места без тебя.

— Хочу вернуться, — сказал Локкер. — Слушай меня внутри. Слышишь, как хочу.

Ирис усмехнулась.

— Ревнуешь.

— Почему, нет, я же верю тебе, — возразил Локкер, но тут же фыркнул и отвернулся в сторону. — Ревную, — сознался, косясь и виновато улыбаясь. — Последний был достойным противником. Немножко ревную.

Ирис ответила нежным мечтательным взглядом. Последний был такого же роста и почти такого же телосложения, как и Локкер. И удар Локкера принял, пригнув голову к самой земле, не отступив ни на шаг. На несколько бесконечных секунд они просто замерли, будто сросшиеся скрещенными в фехтовальном парировании рогами — и уж потом стало понятно, что Локкер сильнее. И Локкер, вместо того чтобы толкать вперед, гнул голову соперника к земле, ниже и ниже, вдавливая его морду носом, скулой, ухом в мох, истоптанный до болотной грязи…

— Глупости говоришь. — Ирис, улыбаясь, все еще видя внутренним оком неудачника, отряхивающего грязь с головы, прильнула к Локкеру всем телом. — Я буду матерью твоих детей, а ты говоришь глупости, Победитель Трех Турниров. На сотни километров вокруг нет никого сильнее и отважнее тебя. И не дождаться мне новой травы, если лгу.

— Нет, нет, нет, не смей так говорить! Не бросайся страшными клятвами. Глупо — так, всуе.

— Во-первых, не всуе, а по делу… А во-вторых — что, Зеленый услышит?

— О, нелепая, нелепая девочка… дорогая нелепая девочка…

Они касались друг друга, впитывая родной запах, запоминая родной голос, но большая часть того, что нужно было сказать, говорилась молча. Ты останешься на этом берегу реки, только не переходи к Медвежьему хутору, только не отдаляйся от кромки болота. А ты не задерживайся в городе — нам нечего делать в городе, это опасно, это противно, если бы не твой старый друг, попавший в беду, я умоляла бы тебя не ходить туда… Милая, милая, люблю, люблю — еще в Десяти Турнирах сражался бы за тебя, не хочу оставить тебя, но ему плохо, очень плохо, и никто ему не поможет без меня… Я знаю, Локкер, я чую, я слышу — наши души теперь одно, я согласна с тобой, ибо мы из Народа Бойцов за Честь…

И уже потом, с трудом заставив себя выпустить ее руки, усилием воли приказав себе не оборачиваться, чтобы еще раз взглянуть на нее, Локкер перекинулся снова и быстро пошел вдоль шоссе, туда, где, судя по белым стрелкам на синих табличках, располагался незнакомый ему город.

Этим ранним утром, когда шоссе было еще совсем пустынным, когда вокруг стояла тишина, нарушаемая только чистыми звуками живого мира, и ледок ранних заморозков сахарно хрустел под копытами — этим утром Локкер все еще жил лесом, любовью и сражениями. Он нес рога гордо, как пару боевых мечей. Они стоили того, его рога — ими любовались первые красавицы здешних мест — и ОНА… прекраснейшая из всех, мечта достойнейших, Ирис…

Победитель Трех Турниров — сказала ОНА.

Младшая Ипостась не приспособлена для человеческих улыбок — но в душе Локкер улыбался. Он вспоминал осенние серенады и призывные кличи. Ночные костры, белый мох, на котором брусника красна, как капельки крови. Громадные, холодные звезды в шелковой черной реке. И ту поляну, окруженную черными елями в седых лишайниках, с утоптанной копытами травой — Ристалище, где три лосихи стояли и смотрели на поединки в свою честь.