Русская фэнтези 2008 - [2]

И умолкает проныра Виндайл на полуслове — будто разом откусил свой вёрткий язык. Отхлынывает от центрального стола мужичьё. И стоит старый Шиповник белый, что его передник, и руки трясутся мелко, и сам он весь трясётся так, что позвякивает в кармане тусклое золото.

Чужак поводит головой, устало растирает затёкшую шею, прикрывает глаза. Выпрямляет под столом длинные ноги в дорогих сапогах и, будто не замечая всеобщего липкого ужаса, приклеившего людей к скамьям, спокойно начинает трапезу. Так же спокойно её окончив, утирает рот и жестом подзывает хозяина. Шиповник подходит на подгибающихся ногах, проклиная тот день и час, когда впустил чужака на двор.

Человек со смуглым лицом, мягкой улыбкой, мёртвыми серыми глазами и иссиня-багровой татуировкой на левой стороне груди спрашивает, где ему найти обиталище Эйды Овейны.

И каждый, кто слышит это, незаметно скрещивает пальцы под столом, благодаря Бога Кричащего, что смерть сегодня пришла не в его дом.

Обычно это происходит так: два десятка молодчиков в красных плащах врываются на подворье, чаще конные, и рубят всё, что оказывается у них на пути. Потом, разобравшись, какое из мёртвых тел принадлежит хозяину, привязывают его к коню своего командира и уносятся прочь, влача останки несчастного по мостовой. Дом сжигают, превращая его и в очищающий, и в погребальный костёр для тех, кому не посчастливилось оказаться под крышей еретика. Ступивший под кров отступника есть отступник; Бог Кричащий совершенно непререкаем в этом вопросе. Суд его скор, возмездие — стремительно, и слуги его тверды равно и духом, и рукою.

В год загорается несколько дюжин таких костров. Чем больше город, тем чаще, конечно, ибо в больших городах люди злы, и ересь легко пускает корни в их чёрных сердцах. Айлаэн — городишко маленький, и Стражи Кричащего навещают его совсем редко, а в последний раз — так и вовсе уже никто и упомнить не мог, когда и как это было, хотя разговоров после набегов Стражей хватает по меньшей мере на год. Стражей не боятся, как не боятся Кричащего, как не боятся чумы и смерти. К чему страх перед тем, что всё равно явится за тобой, коли будет на то его воля, и ничем ты ему не помеха? Придёт и придёт. Суждено так было, значит.

Впрочем, в последнее время стали говаривать, что вроде бы и толки про судьбу — тоже ересь. Потому про судьбу толковать перестали. Что толковать-то?

О приближении Стражей узнают по завесе пыли на горизонте и алому мареву плащей над нею. Кидаются по домам, кто успеет, так, будто впрямь можно укрыться и переждать бурю; матери прячут детей под подолами, собаки забиваются по конурам. На сей раз никто не успел, да и не подумал прятаться. Айлаэн — городишко маленький, и даже на памяти стариков в него никогда ещё не присылали Клирика.

Клирики в отличие от Стражей ходят тихо. Чаще по двое, реже по трое, совсем редко — поодиночке. Клирик-одиночка — мастер, умелец, возлюбленный слуга Бога Кричащего, пославшего на слугу своего столь всеобъемлющее благословение, что не след ему бояться ни стали, ни отравы, ни людской ненависти. Клирик не врывается во двор и не рубит головы, не поджигает и не волочет за конём истерзанные тела отступников. Да и меч-то ему нужен скорее для того, чтоб оградиться от лесных разбойников, которые нападут на него прежде, чем успеют разглядеть лицо, вытатуированное на левой стороне его груди. Из-за этого лица, того, что сами Клирики именуют Обличьем, в народе их прозвали «обличниками». И слово это произносят (если произносят: поминать обличников считается не к добру) шепотом, скрестив под столом пальцы знаком, отводящим беду.

Ни подмастерья, ни сапожников сын, ни служанки Шиповника, ни сам он, да и никто из всех, кого они знали, никогда не видали прежде обличника. Если б видали, может, узнали бы сразу. А не узнали бы — что с того?

Пришёл-то он не за ними.

Поев, испив айлаэнского вина и отдохнув после долгой и трудной скачки, смуглолицый чужак с ледяными глазами встал и вышел из гостиницы вон. Лишь когда он скрылся за поворотом дороги, посетители осмелились броситься врассыпную, оставив Шиповника заламывать руки и подсчитывать убыток с тем же рвением, с каким всего час назад он подсчитывал грядущий доход. Ибо знал он: ближайшие три дня ни один айлаэнец не ступит на его порог.

А человек с вытатуированным на груди лицом шёл тем временем лёгкой, пружинистой походкой по темнеющим в сумерках айлаэнским улочкам — только что не насвистывал. Плащ свисал с его правого плеча, оставляя открытой грудь, плотно обтянутую чёрным шёлком, с глубоким вырезом на левой стороне. Он ни с кем не говорил и ни у кого не справлялся о дороге, а люди, встречавшиеся ему на пути, так и столбенели, стоило им кинуть взгляд на его торс. Вот так и шёл, оставляя за собою след из камнем вставших людей.

Дом госпожи Овейны, наиболее почитаемой дамы города, стоял в самом центре Айлаэна, недалеко от фонтана — местной гордости. Хороший домик, не слишком большой и не маленький, опрятный, увитый виноградной лозой, с просторным палисадником и высаженными в ряд абрикосами у ограды. Обличник прошёл меж абрикосов пружинистой своей походкой и встал напротив двери, но не постучал кулаком, возвещая пришествие мести Бога Кричащего, как сделал бы Страж в алом плаще. Вместо этого он вынул из поясной сумы небольшой свиток и развернул его. Извлёк из-за пояса кинжал, одним сильным движением пришпилил послание к дубовой двери — и загудел клинок, подрагивая меж кроваво-красных письмен, выведенных на листе.