Русская эмиграция и фашизм: Статьи и воспоминания - [77]

В подвале мы встречались с другими обитателями дома. Все спускались, одевшись потеплее и захватив маленький чемоданчик с наиболее ценными вещами и документами. Все сидели молча и лишь изредка перекидывались между собою отдельными словами.

Наш подвал был сырой и грязный. Главное, если бы бомба разрушила наш дом, и он обрушился, то мы неизбежно оказались бы засыпаны этими обломками. На такой случай полагалось иметь в каждом подвале кирки и ломы. Но как-то не помню, чтобы таковые были в нашем. Французы как обычно ко всему относились легкомысленно и не задумывались о последствиях. Да и, конечно, они верили, что союзники не будут бомбардировать Париж, в чем были правы.

Лето 1943 года мы провели в Шампань сюр Сер, где был завод, на котором служил наш старший сын. Я туда ездил только по субботам и то не всегда, так как служил в фирме Кононова.

Главной трудностью жизни в тот период в Париже было не голодать. Об этом только и думали, и говорили парижане. То, что население могло получать по карточкам, было совершенно недостаточно, чтобы быть сытым. Да к тому же иметь право на получение какого-либо продукта еще не означало фактическое его получение. Если человек жил действительно только по карточкам, то он, несомненно, голодал.

Наша семья очень успешно разворачивалась в направлении использования «черной биржи». Старший сын доставал кроликов, зелень и другие продукты в Шампани и иногда с опасностью для жизни привозил к нам в Париж.[494] С опасностью, потому что это были большие тяжелые пакеты, а ему приходилось их вести на велосипеде на вокзал в Шампани и с вокзала в Париже, а это было в сумме добрых 17 километров. Когда же осенью и зимою дороги были грязные и, иногда, скользкие и шел дождь, и дул сильный ветер, то легко можно было упасть.

Я добывал продукты у консьержки дома, где было мое бюро, то есть на «рю де ла Тремуаль». Во дворе дома была отдельная комната, и она была завалена продуктами: мясом, ветчиной, колбасами, маслом, сахаром и т. д. Надо думать, она была в стачке с полицией, потому что действовала всегда уверенно. Были и еще источники в лице некой «мадам Мартен» в 17-м аррондисмане[495] и уборщика Русской гимназии. Но и жена имела свои источники, и нам от времени до времени приходилось ездить за продуктами к одной французской даме в 10-м аррондисмане.

Благодаря всем этим источникам мы могли существовать удовлетворительно, но все эти «благодетели» брали за все огромные цены. Но что же было делать, все же дешевле было покупать за высокие цены продукты на «черной бирже», чем довести свой организм до полного ослабления и потом тратить еще большие суммы на лечение. Вообще, углубляться в мораль «черной биржи» не приходилось, все годы оккупации шла борьба населения за существование. Кто вел ее успешно, тот уцелел, кто не мог, тот погибал.

После прихода союзных войск в Париж и его перехода в руки французов начался исключительно неприятный период сведения личных счетов между французами, не преуспевшими при немцах, с французами преуспевшими. Это сведение счетов велось под флагом сугубого патриотизма.

Этот опасный период задел и русских эмигрантов. Многие из них по доносам консьержек, соседей, а то и случайных сотрудников попали в тюрьмы, и нелегко было выйти на свободу. В тот период взаимного озлобления французы не считались или очень мало считались, что русские работали с немцами не оттого, что их любили, а оттого, что французы не давали им работу. Но, правда, были русские, которые сумели устроиться у немцев в Гестапо и тем получили возможность в некоторых случаях проявлять власть над французами. Переводчиками при разных немецких комендатурах и других административных учреждениях часто бывали русские. В этом положении они могли оказывать влияние на решения немцев. Это особенно не нравилось французам.

Французы «точили зубы» и на тех русских, которые заработали миллионы франков на поставках немцам. Они считали, что это французские деньги и, следовательно, украдены от них и должны быть отобраны в пользу французов. Поэтому таких «счастливчиков» стремились арестовать и судить за «коллаборацию».

Те русские, которые принадлежали к вышеуказанным категориям, стремились заблаговременно уехать из Франции, что было не легко. Тем же, кому это не удалось, сильно пострадали. Был арестован и Кононов, хотя его фирма существовала вполне легально, и он платил налоги. Его продержали в тюрьме около двух лет, мучили допросами, производили расследования и, наконец, осудили. Он был присужден за «коллаборацию» с немцами, но ему были зачтены месяцы предварительного заключения, и его выпустили. Его имущество не было конфисковано.

Пострадал и Нидермиллер, и совершенно неожиданно, когда острый период гонений уже прекратился. Весь этот период его никто не беспокоил. Но так года через два после окончания войны к нему на квартиру приехали двое подозрительного вида субъектов. Они заявили, что являются членами комиссии по разбору дел о «коллаборации» и предъявили документы.

Они объяснили, что в комиссии имеются компрометирующие данные о «коллаборации» Нидермиллера с немцами, и они присланы к нему, чтобы его арестовать и привести в комиссию для допроса. При этом они предупредили, что обычно это влечет за собою долгие месяцы расследований, подготовки судебного разбирательства и самого суда. Поэтому в интересах Нидермиллера они предлагают ему добровольно отдать все заработанное на немцах, и тогда комиссия его трогать не будет. Затем они сказали, что уедут приблизительно на час, чтобы дать Нидермиллеру время обдумать предложение комиссии и подготовить то, что он должен будет передать. Они также добавили, что, если он не пойдет на это предложение, то они его увезут, и он должен к этому приготовиться. На этом эти субъекты попрощались и уехали.