Русская доктрина - [23]
Как деятели “пролетарского” Интернационала (с их современным антиглобалистским аналогом), так и старые капиталисты (с их наследниками – транснационалистами) стоят на единой платформе, платформе космополитической, которую лучше всего назвать не “интер-” и не “транс-”, а просто вненациональной. По существу, вряд ли кто сможет убедительно показать разницу между “глобализмом” и “космополитизмом”.
Интернационализм никогда не был свойствен традиционной России. Допускают большую ошибку те, кто видит в интернационализме нечто вроде реинкарнации старого имперского принципа. Привлекательность “интернационализма”, которую почувствовали многие люди под воздействием большевистской пропаганды и которую некоторые все еще чувствуют до сих пор, черпается из его подражания совсем другому принципу и другой идеологии – сверхнационализму. Интернационализм лишь паразитирует на инстинктивном стремлении людей к правде сверхнационализма. На деле же “интернационалисты” (они же обязательно космополиты и, в конечном счете, движители глобализации) выполняют в истории разрушительную работу.
Сверхнациональная (супранациональная, по терминологии Зелинского) идея предрасполагает к национально-культурному разнообразию. Для сверхнационализма сохранение национально-культурного своеобразия является высокой традиционной ценностью. Здесь возникает совсем иная формула “терпимости” – не “терпимости” всесмешения, проповедуемой просветительским проектом Запада, а “терпимости” нераздельного и неслиянного порядка, “терпимости” как динамичной гармонии разных и самостоятельных личностей и обществ. В советской квазиимперии под внешней догматикой интернационализма скрывались традиционные ценности сверхнационализма. И реальное сотрудничество советских народов объяснялось именно этим. Ленин, придя к власти, переосмыслил интернационализм как способность представительствовать от имени “всех угнетенных народов” – фактически тем самым он обозначил начало перехода от идеологии Коминтерна на рельсы традиционной державной сверхнациональной идеи, хотя и завернутой в марксистскую риторику.
Сталинская концепция “братства” народов прямо противоположна концепции Коминтерна с его идеалом смешения народов. Фактически во имя “братства” народов (имперского братства!) Сталин разгромил Коминтерн и лишил его политического влияния. Он указал “интернационалистам” их место – быть конспиративной силой на Западе, то есть фактически обернул “интернационалистический” инструментарий против тех, кто его изобретал и внедрял в подрывных целях в “нецивилизованные” страны. Таким образом, Сталин перевел борьбу цивилизаций из плоскости публичных действий в плоскость секретных служб – он отказал Западу в праве на двойные стандарты, создав в противовес им собственный “второй стандарт”.
Сталин не довел до конца ревизию интернационализма. И структура СССР с ее этническим федерализмом оставалась номинальной до тех пор, пока действительно не “заработала” в конце 80-х годов, когда антисоветские силы начали разрушение державы. Диссидентское движение вновь подключило старый “интернационалистический” аппарат. “Международное рабочее движение”, в которое СССР вкладывал колоссальные средства, уже не способно было выполнять роль “союзника” – инициативу перехватили социал-демократические силы, которые выступали, как это ни парадоксально, в качестве антисоветских, “антикоммунистических”.
Интернационализм, это необходимо подчеркнуть, неразрывно связан с идеями мировой революции. Когда те или иные нации, государства приходят к упадку и разлагаются, интернационалисты подталкивают и ускоряют данный процесс – по принципу: “падающего толкни”. Можно говорить даже, что в основе интернационализма есть определенная бессознательная вражда к “тайне крови”, почему “пролетарские интернационалисты” всегда по совместительству выступали как проповедники “свободной любви” и “обобществления детей” (то есть разрушения семьи). Вражда против национального начала оказалась тесно связанной с враждой против семьи и родового начала. Интернациональная идеология предполагает “прогресс” человечества как постепенное растворение всех во всем, выведение нового межрасового типа, в конечном счете, полную этнокультурную энтропию, создание космополитического гуманоида, смешавшего в своей крови все, что можно было смешать. Интернационализм в конечном своем задании требует от народов полного отречения от крови.
В сверхнационализме, так же как в интернационализме, есть легкий оттенок идеи самоотречения, но в сверхнационализме это не столько отказ от своего национального начала, сколько способность идти на оправданные жертвы ради солидарности и гармонии внутри нации или империи. Часто эти жертвы становятся совершенно естественными – когда один народ помогает в беде другому или когда народы, вошедшие в империю, начинают всерьез приобщаться к духу и культуре этой империи, начинают ощущать свое сродство со всей нацией. В России очень велико обаяние сверхнационального начала, сверхнационального братства и родства народностей, вероисповеданий, отдельных людей. Это обаяние общего дома, общей огромной родины может и не бросаться в глаза, но оно сразу становится заметно на дистанции – исторической и пространственной. Многие эмигранты из Российской империи, а теперь и многие бывшие сограждане СССР, в том числе и не русские по крови, и не православные по вере, ощущали и ощущают этот трагический разрыв с родиной, со сверхнациональным единством. И.А. Ильин называл это чувство сверхнационального “Иоанновским духом” (знаменательно, что это понятие он почерпнул у немца Вальтера Шуберта, влюбленного в Россию и русских).
