Русь. Том II - [6]

Валентин спокойно смотрел на своего собеседника, не думая, очевидно, возмущаться и протестовать против оскорбительных предположений.

— Но я-то думаю, что для тебя это не могло бы служить препятствием, ты не из робких, — прибавил Черняк.

— Дело в том, что я верю в бессмертие души и в загробную жизнь, — сказал Валентин.

Черняк покраснел, как краснеет человек, когда ему на серьёзный вопрос отвечают глумлением.

Он, прищурившись, посмотрел на Валентина через очки.

— Мне кажется, этот юмор здесь мало уместен… — сказал он.

— Ну, какой же юмор. В бессмертие души многие верят, — отвечал Валентин.

— Ну, как знаешь. Одним словом — до свидания.

— Всяческих благ.

Незнакомец ушёл, а Валентин с Владимиром пошли дальше. Владимир шёл несколько времени молча, потом спросил:

— Как он назвал тебя? Почему это так?

— Просто фантазия пришла человеку. Ты только не удивляйся этому слишком и не вздумай удивлять других, а лучше держи это покрепче при себе.

VI

Дом Фёдора Ивановича, к которому Валентин повёл Владимира, стоял на Пречистенке, во дворе. Это был двухэтажный деревянный особняк, с маленькими окошечками, какие бывают только в провинции — летом все уставленные цветущей геранью, зимой — густо запушённые морозными узорами.

Наверх вела крутая деревянная лестница.

— Вот где живёт Фёдор Иванович, — сказал Валентин. — Дом, как видишь, неказист, но сюда заглядывали и Москвин, и художник Коровин, и сам Шаляпин. Тут такие бывают пельмени, каких нигде не найдёшь.

Когда они поднялись по лестнице, Валентин уверенно дёрнул за ручку обитой клеёнкой двери, как будто знал, что она отперта. Дверь действительно оказалась отперта.

— Не рано? — громко спросил Валентин, войдя в тесную переднюю с вешалками и сундуком, и, по своей привычке пригнув голову, посмотрел в раскрытую дверь, ведущую в комнаты.

— В самый раз! — сейчас же отозвался низкий густой голос, переходящий в октаву, и на пороге показался человек — приземистый, широкий, с круглым лицом и двойным подбородком. Он был одёт в чёрный пиджак с отложным воротничком, открывавшим короткую апоплексическую шею.

Это и был сам хозяин. Он стоял в дверях, гостеприимно потирая руки, и ждал, когда гости разденутся.

— Только что за стол сели. Проводили друзей на войну, теперь, так сказать, помянуть их надо.

— Ты любишь всяких знаменитостей, так вот я привёл к тебе знаменитость, нечто вроде Минина и Пожарского: человек жертвует на войну, как верный сын родины, всё своё огромное состояние.

Фёдор Иванович, наклонив несколько набок голову, слушал, с почтительным удивлением взглядывая на Владимира, руку которого он уже держал в своей мягкой широкой руке.

Владимир, красный как рак, укоризненно взглядывал на Валентина, но, помня его предупреждения относительно слабости хозяина к выдающимся людям, не отрекался от приписываемого ему геройства.

— С таким народом да не победить! — сказал Фёдор Иванович и, тихонько обняв Владимира за талию, точно он был хрустальный, ввёл его, как особо почётного гостя, в столовую.

В тесной столовой с низкими потолками и тяжёлой мебелью за большим столом сидело много народа — актёров и художников, а также соборный регент, молчаливый человек с необыкновенно густыми бровями.

Обед только что начался, и первую рюмку хозяин предложил выпить за народного героя Николая Николаевича, только что назначенного верховным главнокомандующим.

Все, переглядываясь и улыбаясь, с полной готовностью исполнили желание хозяина.

Только один мрачный художник в чёрной блузе, с галстуком в виде банта, недовольно проворчал:

— Этот народный герой в девятьсот пятом году нас нагайками драл…

Все сделали вид, что не слышали его замечания.

Разговор, как и следовало ожидать, зашёл о войне. Говорили о том, что войну нужно приветствовать, а то русский человек зажирел и обленился. Тем более что она продлится не более двух месяцев, так как немцы, окружённые со всех сторон, сваляли порядочного дурака, сунувшись в эту авантюру.

Вспоминали отсутствующих, отправившихся на поле брани друзей и приятелей, пили за них, пили по предложению хозяина за Владимира, национального героя, «современного Минина и Пожарского», представителя славного русского купечества, который пожертвовал на алтарь отечества всё своё состояние.

Владимир, в своей франтоватой купеческой поддёвке со сборками на талии и с расчёсанными на пробор кудрями, только оглядывался кругом и на Валентина за помощью. Но Валентин со своей серьёзностью, соответствующей случаю, поднимал вместе со всеми за здоровье героя свой стакан.

— Русь, матушка, поднялась, — сказал Фёдор Иванович. — Призыв, прозвучавший с высоты престола…

— К чёрту престол! — сказал опять угрюмый художник, очень быстро запьяневший.

— Вася, неудобно… такой торжественный момент…

— Все равно, к чёрту!

— Ну, будь по-твоему, — сказал Фёдор Иванович, подмигнув гостям в знак того, что не стоит противоречить выпившему человеку.

Фёдор Иванович отличался редким добродушием и к людям подходил, как он говорил, «по душе, а не по убеждениям». Он со всеми был одинаково хорош: дружил с местным приставом, прятал у себя революционеров и их литературу, чем очень гордился.