Русь. Том II - [28]

Ей была видна часть широкой дорожки и раскрытые молчаливые высокие двери, на которые было устремлено напряжённое внимание всей бывшей в зале массы людей.

Вдруг в Георгиевском зале произошло движение, которое волною прокатилось по толпе; она колыхнулась вперёд, потом отхлынула назад.

В раскрытые двери зала были видны только напряжённо обращённые в одну сторону затылки стоявших там рядами в мундирах людей, которые, казалось, боялись оглянуться, чтобы не пропустить ни одного мгновенья.

Потом внезапно наступила мёртвая тишина. Видно было, как некоторые пригибали ухо рукой, приготовляясь напрячь весь свой слух.

Вдали послышался слабый, — но странный по тому впечатлению, какое он производил на толпу, — голос. Все, нажимая друг на друга, забывая приличия, силились, видимо, даже не расслышать того, что говорил этот голос, а просто услыхать хоть звук его, как что-то необыкновенное.

Какой-то старый, с лысой головой генерал, стоявший сбоку Ольги Петровны, совсем навалился на неё одним плечом, и она слышала над собой его старческое тяжёлое дыхание и табачный запах от его прокуренных усов.

Едва звук доносившегося голоса замер, как все залы, наполненные народом, казалось, одной грудью покрыли его взрывом «ура». От этого крика было больно в ушах, от него дрожали подвески на уходящих вдаль люстрах зала.

Седой купец в длиннополом сюртуке, с розовым лицом и широкой белой бородой, очевидно, старообрядец, стал красным как кирпич от крика, и шея у него готова была лопнуть.

Старый генерал с лысой головой утирал слёзы чистым, только что смятым носовым платком.

Толпа неожиданной волной колыхнулась назад, расчищая дорогу кому-то, кто шёл сюда из Георгиевского зала. Люди, — совершенно обезумев, с глазами, устремлёнными только вперёд, ничего не понимающие, готовые кусаться, если им помешают видеть, — напирали сзади, с боков, расстраивая ряды.

Ольга Петровна вдруг почувствовала необычайное волнение: в дверях зала за толпой она увидела такую знакомую по портретам мужскую голову с боковым пробором и невысокую фигуру человека в военном полковничьем мундире, с голубой орденской лентой через плечо.

Это был император Николай II.

Все с обострённым вниманием смотрели на голову царя, видя перед собой, точно какую-то неожиданность, живую кожу на лице, волосы, морщинки на загорелой коже у глаз и более светлую, незагоревшую верхнюю часть лба, где проходит околыш фуражки. И, как всегда, каждый улавливал странность разницы между тысячу раз виденными портретами и живым лицом. Волосы вместо чёрных, как на портрете, оказались рыжеватыми.

Ольга Петровна едва не забыла посмотреть на императрицу, бывшую в белом со шлейфом платье, в белой шляпе и с длинной ниткой жемчуга на груди. Императрица держалась очень прямо и смотрела перед собой, как будто она боялась отвлечься, и, точно заставляя себя, изредка наклоняла на ходу голову то вправо, то влево, отвечая на ошалелые крики и приветствия. И только на бледных её щеках горели два неспокойных розовых пятна.

Когда шествие вышло на Красное крыльцо, оттуда точно взрыв донёсся внезапный рёв толпы. С ним смешался звон колоколов. Этот рёв шёл волнами, начинаясь откуда-то сзади, нарастал, докатывался до крыльца и, отпрянув, раскатывался по всей площади.

Это толпы, залившие площадь Кремля, увидели в группе одетых в золото придворных небольшую фигуру более скромно одетого в военный мундир человека, который носил звание императора Российской империи.

Бенкендорф, высокий, ещё свежий мужчина с короткой чёрной бородкой, весь расшитый золотом, подошёл к французскому послу и, кивнув в сторону толпы, сказал ему:

— Вот та революция, которую предсказывали нам в Берлине.

Бритый высокий посол Палеолог, с моноклем, вежливо улыбнулся, наклонив голову.

Николай II в просторном полукруге свиты и придворных стоял некоторое время, бледно и нерешительно улыбался, казалось, не знал, что он должен делать — идти или продолжать стоять.

— Вот бы сейчас взял да сказал какое-нибудь слово к народу, — проговорил стоявший в толпе пожилой человек в купеческой поддёвке. — Неужто ничего не скажет?

— Не полагается, — строго заметил его сосед с узкой длинной бородой, в двубортном пиджаке и в сапогах, похожий на старообрядца.

Император действительно ничего не сказал. Он постоял с минуту, оглянулся, точно беспомощно ища, чтобы кто-то другой, а не он сам прервал эту неопределённость.

Это сделал Бенкендорф, двинувшись вперёд. За ним, колыхаясь по ступенькам, двинулись все, сверкая золотом расшитых мундиров, бриллиантами, — по направлению к видневшемуся среди моря человеческих голов помосту с красным сукном, проложенному через площадь к Успенскому собору.

Присутствовавших на этом торжестве особенно тронуло одно обстоятельство, ещё более подчеркнувшее доверие, с каким царь явился перед московским народом: нигде не было видно полиции.

Действительно, это было так, потому что московские власти, идя навстречу открытому народному сердцу и не желая оскорблять его недоверием, распорядились всю полицию нарядить в штатское платье.

XXIV

Улицы Москвы, хотя ещё и пестревшие флагами, к вечеру начали принимать обычный вид. Только публика, как бы не желая расстаться с торжественно-праздничным настроением, слонялась густыми толпами по улицам, заполняя все тротуары, от Кремля.