Русь. Том II - [22]

Во время остановки, когда кашевары варили обед в последней русской деревне, к околице побежал народ.

— Что там? Куда бежите? — спрашивали солдаты, сидевшие и лежавшие около составленных в козла ружей.

Некоторые что-то отвечали на бегу, другие, очевидно, сами не знали, в чем дело, и бежали только потому, что народ бежал.

— Человека убили! — крикнул, пробегая, рыжий солдат с мокрыми, очевидно после купания, волосами.

Солдаты бросились туда, куда бежали все.

Около сарая у огорода стояла толпа, окружив кольцом что-то лежавшее на земле, и молча жадно смотрела.

Бабы, закрывая фартуком рот и махнув рукой с выражением горестного ужаса, отходили.

На земле лежал человек, покрытый брошенной на него солдатской шинелью, из-под которой только виднелись ноги в сапогах, подбитых гвоздями.

Он был убит бомбой с аэроплана.

И то обстоятельство, что это был п е р в ы й убитый, действовало на всех зрителей гипнотически. Взгляды толпы почему-то жадно приковывались к неподвижным подмёткам сапог убитого. Подбегавшие вновь замолкали, как замолкают люди, когда подходят к покойнику.

— Господи, батюшка! — говорили бабы, отходя, — убили, как собаку, и ладно. А жена, небось, письма будет ждать, лепёшек готовить…

— Теперь пойдёт… — заметил кто-то из солдат.

После привала полк, растянувшись по шоссе, тронулся дальше.

Офицеры в защитных гимнастёрках, сдвинув со лба влажные от жары фуражки и лениво распустившись, ехали верхом стороной дороги. Некоторые шли по кромке шоссе. Солдаты шагали в рядах по середине шоссе, поднимая за собой нерасходящееся облако пыли.

Вдруг по колонне от головы к хвосту пробежал шорох голосов.

— Что сказали? — послышались голоса сзади.

— Через четыре версты австрийская граница, — ответил один из передних солдат, неловко обернувшись назад через ружьё, которое он нёс на плече.

Все оглядывались по сторонам и жадно смотрели вперёд, где должна быть граница и начаться чужая, н е п р и я т е л ь с к а я земля.

Солдаты шли вольно, разговаривая и куря.

В последнем ряду колонны, часто перепрыгивая на ходу, чтобы попасть в ногу, шёл низкорослый солдат с наивным бабьим лицом и белыми ресницами. Он покачал головой и сказал:

— А этот солдат, что лежит там, даже до границы не дошёл. Так и не увидел, какая она. Обиднее всего первому помереть. А завтра, глядишь, ещё кого-нибудь… Господи, когда же это кончится?

— Когда дома картошку будут убирать, как раз и вернёшься похлёбку хлебать, — ответил сердито другой, шагавший рядом с ним. — Не успел до неприятеля дойти, как домой запросился.

— Какой же он мне неприятель, когда я его в глаза не видал?

— Ну вот увидишь, за тем и ведут.

Солдат с белыми ресницами только вздохнул и замолчал.

Когда подошли к границе и по рядам пробежало слово г р а н и ц а, то все почему-то начали нагибаться и разглядывать землю под ногами.

Впереди показалось большое село с соломенными крышами белых изб и высокими пирамидальными тополями. Вперёд была выслана разведка, поэтому продолжали идти спокойно, как шли по русской земле.

— Небось, боятся, — сказал опять солдат с белыми ресницами. — Господи батюшка, человек на человека с ружьём, как на волка, идёт!

— Ас чем же, с веником, что ли, идти?

— Хорошо живут, — говорили солдаты, издали глядя на хорошие постройки, риги, дома и сады.

— Прямо как наши хохлы, вишь, садики, цветочки.

— Всё, как у нас, — собаки такие же, вон лошадь спутанная ходит, кузница на выезде… скажи, пожалуйста.

Всем было приятно находить в чужой, неприятельской стране похожее на своё, и каждому хотелось с размягчённым чувством показать, что у него нет никакой злобы к тем, кто считается врагом.

Когда приблизились к селу, передняя колонна остановилась. Музыканты оркестра, разобрав с повозок ехавшие за ними инструменты, обходя стоявшие ряды, пошли вперёд.

— Куда это? Зачем пошли?

— Командир велел через село церемониальным маршем пройти, чтобы, значит, показать, какие мы есть, и чтоб держали себя — одно слово!.. — сказал стоявший сзади высокий солдат с чёрными бровями.

И когда ряды солдат проходили по широкой улице села под возбуждающие звуки музыки, в виду пугливо смотревших на них женщин, высыпавших из домов, то каждый солдат, маршируя, казалось, говорил всем своим видом, что душа его, как перед богом, чиста и он никакой вражды не имеет. И вот он идет перед теми, кто считается его врагом, — и не то что пальцем тронуть, а слова нехорошего не позволит себе.

— Ну до чего хорошо живут! — говорили солдаты, — сколько скотины всякой разведено.

Составив за селом винтовки в козла, полк начал устраиваться на ночлег. Кашевары разводили кухни. Наступал вечер. Яснее виднелись огни зажжённых кое-где костров. Где-то в задумчивой тишине вечера играли на гармонике, и этих звуков не заглушал шум устраивающегося полка, говор солдат, снимавших через головы скатанные шинели и походные брезентовые мешки.

Ясный, погожий вечер, запах свежей соломы из омётов и знакомые звуки гармоники в незнакомой стране вызывали у всех доброе настроение.

Солдаты, разговаривая с крестьянками, старух называли мамашами, а девушек — сестричками.

Мимо собравшегося кружка солдат и местных жителей прошёл офицер со стеком в руке, потом вернулся, как бы что-то вспомнив, и сказал: